ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Когда все бури ждет такой покой,

Пусть ветры воют так, чтоб смерть проснулась!

У. Шекспир. Отелло

(Перевод М. Лозинского)

Сестра, не слишком хорошо знакомая с ясновидением и морем, вполне могла бы предположить, что «Сорор Мистика» будет плавать еще долго. А почему бы и нет? Она ведь была у нас крепкой постройки, настоящая красавица: крутобокая, с четкими линиями корпуса, с высокими бортами, выкрашенными в темно-серый цвет, с вздымающимися вверх пропитанными олифой мачтами, с туго натянутым такелажем, своей симметрией напоминающим огромную сеть чудовищного паука, с широко расправленными парусами. Кроме всего, небольшая осадка позволяла ей плавать на мелководье и не бояться коварных подводных камней и рифов — она так элегантно приваливалась бочком к разбившимся на них судам. Настоящая красотка. На нее засматривались все моряки, ходившие в море между Кубой и Флоридой. Отчего бы ей не плавать дальше? У некоторых шхун это получается лет тридцать, сорок, пятьдесят, а то и больше. Может, и наша смогла бы, если б мы так беспощадно не заставляли ее трудиться в любой шторм. Мы могли хотя бы предвидеть ее безвременную гибель — если бы Леопольдина потрудилась подумать об этом.

Конечно, мы загнали нашу лошадку, и Леопольдина допустила беспечность… Но, если честно, никто не виноват в том, что «Сорор Мистика» постигла такая участь.

Леопольдина предпочла ничего не предвидеть и, соответственно, не знать, но это право любой ведьмы — ремесло прорицательницы коварно, как морская стихия. Что касается Каликсто и Люка, то им казалось, что такая ладная шхуна сама просится вволю побегать по волнам, как молодая кобылка по зеленому полю или озорная девчушка по цветущему лугу.

Именно небольшая осадка делала «Сорор Мистика» единственным в своем роде судном-мародером. И никогда это не было столь очевидно, как в месяцы, предшествовавшие отплытию моей троицы в Нью-Йорк, когда мы сумели предугадать крушение пяти кораблей, что существенно увеличило наше состояние, но едва не стало причиной гибели нашей собственной шхуны.

Самый большой ущерб был ей нанесен при спасении грузов с «Софии», терпевшей бедствие у рифа Грейт-Конх. Эта «София» была последним судном, крушение которого Леопольдина смогла предвидеть перед отплытием в Нью-Йорк. Каликсто опять признали главным спасателем, но на сей раз он принял помощь четырех других шлюпов, прибывших немного позже. Нашей усталой и измученной команде из восьми человек помогали еще сорок моряков, и за двадцать часов, пока длилась спасательная операция, каждый из них заработал по сто двадцать пять долларов, таская тяжелые бочонки с порохом. За это время ветер переменился и задул в другую сторону, отчего один из шлюпов сорвало с якоря. Он с такой силой навалился на правый борт нашей шхуны, что снес ограждение палубы и пробил борт. К счастью, пробоина пришлась выше ватерлинии, так что «Сорор Мистика» благополучно вернулась в родную гавань — вернее, ее привел туда Каликсто. Там корабельные плотники принялись залечивать ее раны. Вскоре они объявили, что шхуна вновь готова выйти в море, чтобы направиться в Нью-Йорк.

И все-таки… Ах, если бы Лео смогла предвидеть последствия того перехода! Или если бы мы вовремя оставили попытки сокрушить капитана Робертса и отказались от намерения переправить на север деньги, доставшиеся нам после продажи груза с последних пяти судов, — деньги, которых хватило бы на освобождение целого легиона черных невольников. Эх, кабы знать!

Helas, все эти прорицания, гадания… Поверьте, даже для искуснейших провидиц иногда существует лишь настоящее, быстро переходящее в прошлое. Со временем время исчезает, как говорят мудрецы. Нам остается лишь учиться на прежних ошибках и рассказывать истории о них. Чем я сейчас и занимаюсь.

Они, то есть моя троица, благополучно добрались до Нью-Йорка и там внесли наш вклад в общее дело — в звонкой монете, а также в виде акций и чеков, выданных различными банками, разбросанными по стране. Они передали все это в руки не самих Таппанов, а друзей их друзей (это лучший способ скрыть наши следы). Но обратное плавание было сопряжено со многими бедами, о чем Леопольдина записала в своей «Книге теней»: «Ах, из чего бы мне сделать метлу, чтобы она подняла меня с палубы, то и дело подбрасывающей меня в воздух, и унесла к дому — к земле, к любимой земле!» Да, мореход из Леопольдины получился неважный. Разумеется, насчет метлы она пошутила: ты сама знаешь, сестра, что это старая выдумка тех, кто веками не мог изловить нас и хотел объяснить почему. Насколько мне известно, ни одна из сестер, кроме меня, так и не вознеслась. Но терпение, мой друг, терпение. Обещаю: скоро я расскажу, каким образом стала частью эфира, но пока вернемся к позеленевшей от морской болезни Леопольдине и прочтем еще одну ее запись, сделанную на борту «Сорор Мистика». Из нее можно понять, что происходило со шхуной, которую морские валы подбрасывали в воздух, как щепку.

«Похоже, Нептун решил взять меня в свое царство. — Она снова пыталась шутить, моя Лео, намеренно прибегая к напыщенным театральным выражениям. Море на обратном пути и впрямь было весьма бурным, о чем свидетельствует неровный почерк моей девочки: сплошные каракули да закорючки, строчки то стремятся вниз, то встают на дыбы. — Что ж, говорю я ему, будь по-твоему. Выходи, Нептун, поднимай свой трезубец, пронзай меня остриями! Пусть они войдут в мое тело!»

Ну и так далее.

Дело в том, что морское путешествие — Леопольдина как-то раз назвала его «струной томительной скуки, туго натянутой меж двумя точками панического страха», подразумевая под «точками» начало и конец плавания, — оказалось совсем не таким, как она ожидала. Все пошло не так, и, что хуже всего, в море у нее не было никаких средств узнать будущее: ни свое, ни тех, кого она так любила, ни даже самой шхуны, чей стонущий рангоут, плачущий такелаж и щелкающие, точно хлыст, паруса не давали ей спать ночью. Днем же штормящее море так сильно швыряло шхуну, накрывая палубу волнами от кормы до самого носа, что любая прогулка по палубе была слишком опасна, отчего Люк и Кэл запретили Леопольдине туда выходить. Не представляю, какие слова они нашли, потому что Леопольдину не так-то просто в чем-либо ограничить. Ведь, судя по записям в книге, ей страшно хотелось выйти на воздух.

«Эта дьявольская качка словно насмехается над внутренними процессами моего организма: я безуспешно заставляю себя есть, потому что еда тут же извергается обратно. И все это время К. и Л., которых я почти возненавидела, и вся наша команда, которую я тоже возненавидела, невзначай отпускают шуточки по поводу зеленоватого цвета моего лица. Паршивец Саймон дошел до того, что час назад заглянул ко мне в каюту, чтобы „осчастливить“ меня узловатым корешком имбиря (он якобы помогает от морской болезни), и заявил, будто у меня в волосах застряли частицы рвоты — из-за того, что я, по его словам, „в последнее время слишком часто любуюсь бортами шхуны“. Какая наглость! Я бы хотела загнать их всех в рундук Дэви Джонса, [248] будь у меня от него ключ. Ну а затем я бы как-нибудь довела наше корыто до берега, причалила в ближайшем порту, продала эту рухлядь на дрова и наняла почтовую карету, чтобы ехать домой по суше».