— Parbleu, только не начинай сначала! — проговорила я и до сих пор сожалею об этом, ибо то оказались последние слова, которые моя подруга услышала от меня в моей земной жизни.
Раздосадованная, я отвернулась от Грании и посмотрела в окно. Моим глазам предстала пугающая картина: само море явилось к нам в гости. Ветер так разбушевался, что начал сносить крыши с домов. Листы кровельного железа порхали над улицами, как гигантские бабочки. «Сорор Мистика» куда-то исчезла, я больше не могла ее разглядеть. К тому же начался ливень, и дождевые брызги барабанили по окнам, словно крупная дробь при выстреле из ружья. Где-то внизу что-то тяжелое ударило в стену дома. Помнится, я подумала, что окна башни не продержатся долго. Я повернулась, чтобы сказать об этом Грании, и обнаружила, что ее рядом нет.
— Грания!
Никакого ответа.
Я полезла на вершину башни. Там ее тоже не оказалось. Я позвала опять:
— Грания! — Сквозь рев урагана едва доносился лишь звук моего собственного голоса.
Неужели она…
Выражение «дурацкий поступок» кажется мне слишком мягким для описания того, что я сделала вслед за этим. Но позвольте мне оставить самобичевание и просто повторить то, что читателю уже и без того известно. Я была влюблена — и это сделало меня вдвое, втрое, вчетверо глупее, чем обычно. Только любовь могла выгнать меня из дома в такую погоду, чтобы спасать какого-то пса. Я не желала ему зла, но он был самым последним существом в мире теней, о смерти которого я стала бы горевать.
Однако я сделала то, что сделала, хотя сначала обыскала Логово ведьм сверху донизу. Я решила во что бы то ни стало найти свою подругу и отругать ее за то, что она бросила вызов стихиям ради своего Кухулина. Как бы этот пес ни был ей дорог, надо вести себя разумно. Я собиралась сказать ей это, а затем вернуть ее в безопасное место, в наш дом, если надо — силой.
Я сошла с пятой, уже затопленной ступеньки крыльца и ступила в воду, доходившую мне до пояса, затем пошла вброд по превратившейся в протоку Кэролайн-стрит по направлению к нашему пакгаузу — куда, как я думала, ушла Грания. По дороге я не могла поднять голову, чтобы посмотреть вперед, назад или по сторонам, поскольку ветер и дождь достигли такой силы, что причиняли физическую боль. Мои очки слетели и утонули. Я промокла насквозь. Но все равно, пригибаясь вперед под порывами ветра, я тащилась в сторону склада, как резная деревянная фигура на носу корабля.
Я так и не нагнала Гранию — по той простой причине, что она не покидала наш дом.
Она отошла от меня не затем, чтобы улизнуть потихоньку и отправиться спасать своего Кухулина, но единственно для того, чтобы откопать в глубине нашего чулана и принести глиняный свисток. Он когда-то принадлежал ее бабке и служил для того, чтобы звать домой предков Кухулина, бегавших по болотам и полям Ирландии. Грания надеялась, что свист долетит до слуха ее пса даже сквозь шум урагана. Кроме того, она полагала, что ей каким-то образом удастся приказать Кухулину избавиться от поводка. Если бы пес понял приказ, он сумел бы выполнить волю хозяйки. Он всегда понимал, чего она хочет, — например, в тот раз, когда Грания молча велела ему вонзить зубы в задницу матроса из команды капитана Робертса. А освободившись от поводка, собака смогла бы взбежать по лестнице на чердак.
Грании удалось найти свисток. Она вернулась в комнату, где мы видели друг друга в последний раз, и удивилась моему отсутствию, потом поднялась на башню, непонятно каким усилием подняла сотрясавшуюся в ее руках раму и выбралась на площадку на крыше дома. После чего свистнула что было сил. А затем вернулась в башню, вымокшая и полная тревоги. Как раз в этот момент она и увидала меня (она мне потом рассказала, что мои волосы сияли, окружая голову светящимся ореолом) — я брела по улице, шагах в пятидесяти от нашего дома — увы, слишком далеко, чтобы докричаться до меня, дать знак свистом или каким-то иным способом. Конечно, Грания пыталась звать меня по имени, пока не возникла опасность того, что ветер подхватит ее и унесет в ревущее море.
Свисток действительно помог ей внушить Кухулину все, что от него требовалось. Когда я добралась до подтопленного пакгауза, пес уже был на высоком чердаке, в безопасности. Оттуда он наблюдал, как я стояла внизу, вымокшая, растрепанная и не слишком довольная собой. Я спросила у Кухулина, где его хозяйка, приходила ли она в пакгауз. «А может, — мелькнула у меня мысль, — она осталась в доме?» (Как видите, я почти поняла свою ошибку.) Я требовала ответа от собаки! Как будто пес мог говорить! Но в ответ я услышала лишь треск ломающихся досок причала, напоминавший треск ломающихся костей. Мне надо было забрать собаку и поскорее покинуть склад, пока еще оставалась возможность уйти по суше, которая, правда, все больше напоминала хлябь. Конечно, я могла остаться здесь с Кухулином и надеяться, что пакгауз устоит. Однако его залитый водой пол теперь поблескивал в скудном и сумеречном свете, проникавшем в помещение склада, и никто не мог сказать, что скрывается в этой вспененной, отвратительной жиже. Под напором ветра от стен начали отлетать доски. Пока я стояла в нерешительности, пытаясь подозвать скалящегося сверху Кухулина, вода продолжала прибывать, так что разбитые бочки, ящики, свалившиеся с полок бутылки уже плавали вокруг. Постройка казалась очень ненадежной, и можно было только гадать, какая стихия сокрушит ее в итоге, вода или ветер.
— Ко мне! — позвала я Кухулина.
Пес не сдвинулся с места. Я попыталась имитировать ирландский акцент его хозяйки. Безрезультатно. Он как будто не слышал меня из-за оглушительного рева бури. Я крикнула погромче. Кухулин продолжал скалиться. Мне пришло в голову, что он плохо меня видит и принимает за вторгшегося на склад чужака, ведь ему иногда поручали охранять склад от грабителей. Я принялась искать лампу.
Она висела неподалеку от входа, ее стеклянное чрево было наполнено маслом. Я сняла ее с крюка, вытащила длинную спичку из жестянки, прибитой к содрогавшейся стене, и провела ею по куску наждака — один раз, другой, третий… Лампа зажглась. Я еще регулировала длину горящего фитиля, чтобы получить больше света, когда сделала шаг к лестнице, подняла голову и увидела распластавшуюся в прыжке собаку, летящую сверху прямо на меня.
Под тяжестью пса, а также из-за поднявшейся воды и испуга я потеряла равновесие и упала. Правда, падение было мягким — я угодила в короб с опилками и древесными стружками. При этом моя голова сильно ударилась о деревянную стенку. Последнее, что я помню, это Кухулин, с лаем навалившийся на мою грудь, и вид падающей лампы. Она была тяжелая, но летела в сторону стены, вращаясь в воздухе, как брошенный томагавк. Она разбилась, ударившись о стену, и источник света разложился на два компонента: масло и пламя.
Не могу сказать, чего именно в первую очередь коснулись языки пламени, какой именно prima materia — соли, серы или ртути. Право, не знаю. Я упала без чувств на кучу легковоспламеняющихся опилок и стружек… Возможно, свою роль сыграла соль, присутствующая в морской воде. Или сильный дождь. В любом случае, мне кажется, что вода в той или иной форме представляла собой тот самый magisterium — вещество, которое спровоцировало или, по крайней мере, сделало возможными алхимические превращения. Enfin, вскоре огонь нашел все три элемента той самой prima materia, а также воду, и тогда появились все цвета, а я очнулась — как еще мне это назвать? — и наконец поняла, что именно сделал со мной Квевердо Бру.