А я лежала в своем гробу, как и предполагалось с самого начала. Я погрузилась в глубины царства неупокоенных душ, в мир тайн, клятв, обещаний, боли и мольбы; я впитывала все это в себя, как бессвязный лепет, тем самым облегчая страдания умерших, принося покой их душам, и становилась все сильнее. В моем закрытом гробу не было ни единой, даже самой узкой щелки — в мире мертвых мне не нужно было даже воздуха, чтобы дышать. Кроме этого странного отдыха, этого сна, мне требовалось только одно: книга Себастьяны. Конечно, я не могла ее читать, пока лежала в могиле. Но едва я проснулась и восстала из гроба, она тут же понадобилась мне. Я быстрее раскрыла книгу и узнала, что…

Helas, я действительно поднялась из гроба через пять дней. Мертвые нашли покой, а я стала сильнее. Окончательно я еще не поправилась, но уже выздоравливала. И, к счастью, снова обрела способность говорить, а значит, смогла окликнуть Каликсто, который сидел на могиле и глядел в темное звездное небо.

И я сумела разгадать… или хотя бы приблизиться к разгадке того, что сделал со мной алхимик, что он сотворил посредством Великого делания. Теперь я была готова отправиться на поиски светлого и тихого места, где можно прочитать книгу Себастьяны и узнать наконец, что с ней случилось и почему я попала к алхимику по имени Квевердо Бру.

Часть третья ЦИТРИНИТАС

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

…Ибо нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано.

Евангелие от Матфея, 10:26

«О милая Аш, душечка, что я наделала! Ежели, паче чаяния, ты найдешь эту книгу…

Беги, дорогая!»

Бежала ли я? Не совсем.

Конечно, мы с Каликсто тут же уехали из Гаваны, но не бежали, потому что призыв Себастьяны сильно запоздал. Теперь, когда нам удалось спастись, бежать было не от кого. От Бру? Мы его укротили.

Да и куда мне было податься? Куда бежать? Мне хотелось сначала внимательно изучить книгу Себастьяны, а уж потом строить планы и выбирать маршрут. Требовалось время, чтобы как следует подумать и осмыслить прочитанное, поскольку моя сестра выражалась загадками и намеками — она слишком спешила и не могла зашифровать последние страницы. Мне предстояло угадать предполагаемую конечную точку ее — вернее, их — путешествия. Себастьяна хотела сообщить об этом мне, но утаить от Бру, если тот доберется до «Книги теней» раньше меня.

В итоге я поняла, куда направились Себастьяна и сопровождавшая мою soror mystica «теневая компания». Однако с тех пор, как я отправилась на их поиски ради обещанных мне тайн, прошло целых полгода. Но я расскажу об этом моем открытии позже. Сначала о том, как и почему мы покинули Кубу и зачем сделали с Квевердо Бру то, что сделали.

Как я уже говорила, Каликсто воротился в Гавану не юношей, но взрослым мужчиной. Что было с ним на борту «Алкиона», я не знаю; Каликсто никогда не рассказывал о том плавании, а я не стремилась узнать подробности с помощью ворожбы — с моей стороны это было бы слишком грубо. Кажется, ему пришлось защищаться, и он успешно постоял за себя. Конечно же, он вырос, но этот рост не измерить в тех единицах, какие вырезал на своей палке-посохе кубинский торговец гробами. Нет, это был внутренний рост, и он продолжился, причем не без моего участия, поскольку Кэл стал засыпать меня вопросами, едва я вышла из гроба. Я отвечала на них по очереди, со всей возможной искренностью. Поверьте, я больше ни разу не солгала ему.

Первый вопрос Каликсто так смутил его самого, что он готов был расплакаться прямо на могильном камне, на котором сидел. Он спросил, умерла ли я? Нет, я не умерла. Ни от усилий алхимика, ни вследствие того, что Каликсто положил меня в гроб и похоронил посреди мертвецов. Я лишь выглядела как мертвая, а потому, bien sur, понимала его смятение. Ведь он стал свидетелем того, как я ожила, проведя пять дней в земле, без пищи и воздуха. За исключением последнего обстоятельства — потребности в дыхании, состояние смерти, пожалуй, сродни зимней спячке медведя в берлоге.

— Считай эту мою видимую смерть, — посоветовала я Каликсто немного позже, — чем-то вроде духовного оцепенения, из которого я всегда выхожу обновленной, сильной, а также, если продолжить сравнение с медвежьей спячкой, изголодавшейся по жизни. Я безумно стремлюсь окунуться в самую гущу жизни, как медведь по весне с готовностью вылезает на белый свет, чтобы тут же с шумом вломиться в самую чащу леса.

Я, конечно, не до такой степени проголодалась, чтобы завалить оленя или войти по грудь в стремительный горный поток и наловить там лососей, как делают медведи, но все же жадно проглотила сразу несколько блюд в «Лa Фелисидад». Вскоре после моего «воскресения» я уже стояла в тени этого ресторана и наблюдала, как по моей просьбе Каликсто покупает у моего давнего друга Хоакино припущенные в горшочке креветки, хлеб, круг твердого сыра и бутылку риохи. Эту снедь мы отнесли в дом Бру.

Самого алхимика, разумеется, в доме уже не было. Мы оставили старика на кладбище, перетащив в склеп, где опять крепко связали, хотя не стали класть в гроб. Не могу упрекать Каликсто за жестокость (точных сведений о том, что случилось с Бру дальше, у меня нет, могу только предполагать — как и ты, моя неведомая читательница), но именно он убедил меня покончить со злодеем, оставив того в склепе на дальнем берегу залива. Мы спорили недолго — главным аргументом моего спасителя стал второй его вопрос: «Что он с тобой сделал?»

Итак, мы распрощались с Квевердо Бру и покинули кладбище. Там стало тихо: я усмирила мертвых, принесла им покой, после чего поспешила на берег. Мы с Каликсто погрузились в лодку, переправились на противоположный берег залива, сели на подводу и вернулись в дом Бру. С кладбища, кстати сказать, я уезжала в том же гробу, в каком прибыла туда, да и подвода была той же. Мы решили, что так будет лучше, ибо у пономаря зоркий глаз и одинокому посетителю кладбища не стоит уходить оттуда в компании дамы. Кроме того, меня несколько мутило, хотя мое «воскрешение» прошло довольно легко. Мне очень хотелось бы описать вам, каково это: когда, пробудившись, вдруг вспоминаешь свое погребение и отдаешь себе отчет, что, повернись судьба другим боком… Предательство, смерть сообщника либо какое-нибудь еще более жуткое обстоятельство, например установка поверх могилы надгробного памятника или неподъемной надгробной плиты, — все это могло бы оставить тебя заживо погребенной. Довольно, лучше воздержусь от рассуждений на эту тему и оставлю тебя, моя неведомая сестра, наедине с твоим страхом остаться навеки там, где ты есть, в том месте, где тебе нечего ждать и не на что надеяться — только на то, что кровь настигнет везде. Не стану вдаваться в гипотетические подробности, иначе придется снова думать о том, что сталось с Квевердо Бру. Чувство вины не принесло бы пользы никому.