– Как это?
– Когда Верховный жрец Маргуша стал царем, наш отец ездил в его город. Там что-то произошло, что-то, что ущемило его гордость. Цураам знает, но не рассказывает. После этого отец потерял уверенность в себе, замкнулся. Мать говорит, что обида преследовала его, что и после ухода она не оставила его. Потому он никак не обретет покой. Да и многое другое… вина перед тобой…
– Я простил его, – не задумываясь, сказал Кудим, – сегодня я понял, что нет у меня зла на отца. Ты прав, брат, дороги судьбы проложены богами…
Ахум заметно повеселел.
– Это хорошо, Эрум. Я слышал, что ты сказал, когда был там. Поверь, теперь, когда ты простил его, кувшины с водой, которые мы оставляем для него, не опустеют. Он сможет утолить жажду, – Ахум смахнул со лба ручейки пота, – да и нам бы воды попить! – он рассмеялся. – А меня ты простил за вчерашний прием?
– Я и не обижался. Сам вел себя глупо, а ты был великодушен к бродягам.
– Я расскажу тебе, – Ахум резко посерьезнел, – был заговор против царя. Многие вожди племен хотели захватить дворец, недовольны они были его правлением. Нашего отца тоже примкнуть к ним уговаривали. Но Персаух всегда в стороне от всех интриг оставался. Больше всего он ценил свободу! И он отказался. Когда заговор раскрыли, многие подумали, что это наш отец донес. Позже тех вождей казнили, их семьи в услужение верным царю племенам отдали. Тогда к нам стали приходить озлобленные люди, угрожая убить Персауха. Вредили, умерщвляя скот, сжигая хижины и посевы. Нам пришлось увеличить войско, охранять людей не только в городе, но и за его пределами. С тех пор каждого, кто войдет в город, мы берем на заметку, следим. А ты странно повел себя. Хорошо то, что ты говорил правду. Но удивил всех! Думали, что вор, а оказалось – ювелир! – Ахум снова развеселился.
– Да. И хороший ювелир, я тебе скажу! – Кудим подхватил шутливый тон брата. – Ты видел мои изделия? Я ведь не просто рабом был у моего хозяина, я учился его мастерству. А он был великий мастер, уж поверь!
– Верю, как же не верить!
– Я сделаю для тебя кое-что, есть задумка! – Кудим подмигнул брату. – Как тебе серебряный верблюд, а? Как символ твоего племени?
Ахум остановился. Сжал плечи Кудима и с чувством произнес:
– Нашего племени, брат, нашего!
Они обнялись. Если до того в сердце Кудима еще оставалась пустота, то теперь она наполнилась счастьем. Сын вернулся к матери. Брат обрел брата.
– Вот еще вернутся с пастбищ наши братья, подожди только, и ты поймешь, что дорог всем нам. Но… поспешим. Видишь, уже дымятся очаги для приготовления жертвенного мяса, мне надлежит провести ритуал восхваления богов в благодарность за твое благополучное возвращение перед нашими людьми. Как только Великий Шамаш ослабит жар и соберется на покой, мы начнем. А пока мне надо готовиться, очистить свою голову от посторонних мыслей, обрести гармонию. Для этого нужно уединение. Да и тебе, брат мой, не помешает отдохнуть в тиши твоего дома. Я приказал. Дом для тебя готов. Он рядом с моим.
– Спасибо, брат, – Кудим поклонился, – скажи только, а что мой друг Дамкум, он может остаться с нами?
– Конечно, если хочешь, он будет жить с тобой…
– Да, за долгое время в пути мы привыкли быть вместе, и, хотя Дамкум бывает надоедлив, я скучаю по нему.
– Что ж, так тому и быть! Ступай, слуга покажет тебе твой дом, а своего друга найдешь по песням!
Который день Дамкум, окрыленный таким счастливым завершением путешествия, летал по улицам города, как перекати-поле. Он заглядывал в открытые двери домов и гордо спрашивал:
– Вы знаете, что сын провидицы вернулся? Да?! А я его друг! Если бы не я, неизвестно, нашел бы он свою семью!
Люди угощали его – кто кислым молоком, кто сикерой, и певец в благодарность и от переполнения чувств веселил их песнями. Все его походы «в люди» неизменно заканчивались на постоялом дворе. Среди торговцев он чувствовал себя лучше всего. Разомлев от хмельного напитка и от жары, заплетающимся языком Дамкум плел байки о том, как труден был путь сына к матери и как он, бродячий певец, поддерживал в своем друге веру в лучшее. Купцы слушали его и кивали, покачивая бородами, при этом их лица выражали искреннее удивление перипетиям судьбы человека.
Кудим точно знал, где искать друга. Когда он заглянул на постоялый двор, все взоры обратились к нему.
– А вот и он, мой друг, – едва ворочая языком, промычал Дамкум и попытался подняться с циновки.
С его лба стекали ручейки пота, щеки, раскрасневшиеся от жары и выпивки, возвышались над скулами двумя тугими бугорками, в которые упирались уголки губ, расплывшихся в добрейшей, но глупой улыбке.
– Идем, Дамкум.
Кудим подал руку, но певец никак не мог сесть, не то что ухватиться за нее. Он заваливался то на один бок, то на другой. Очередная попытка подняться не удалась, и Дамкум, веселясь от души над своими катаниями по циновке, встал на колени, кое-как сохраняя равновесие широко расставленными руками.
– Я сейчас, сейчас, постою так, привыкну и поднимусь, – уверил он и тут же закачался и опять рухнул на бок.
Кудим понял, что один он не справится, и попросил хозяина караван-сарая помочь. Двое крепких слуг легко подхватили певца под руки, подняли и потащили, а тот мычал что-то нечленораздельное и изо всех сил старался переставлять ноги, которые никак не хотели слушаться, а заплетались сами собой, поднимая при этом клубы пыли. Единственное, что понял Кудим из словоплетства друга, так это слово «бубен». Подняв инструмент, лежащий на циновке, Кудим потряс им перед носом совершенно осоловевшего певца. Колечки звякнули, и Дамкум блаженно заулыбался.
– Теперь несите меня, друзья мои, и я вам спою! – он затянул одну из песен, в которой пылкий влюбленный сетовал возлюбленной, что она его не привечает, но разобрать слова было под силу только такому же пьяному слушателю.
К вечеру Дамкум отоспался, но хмель еще будоражил разум. Открыв глаза, певец не сразу понял, где он. Чахлые лучи света сочились снаружи, лениво спускаясь на глиняный пол, устеленный циновкой. Темные провалы ниш пугали торчащими из них освещенными носиками сосудов. Опустив руку с ложа, Дамкум нащупал свой бубен. Звякнув от прикосновения, он словно заговорил с хозяином.
– Похоже, сегодня мы с тобой от души повеселились, – ответил Дамкум, приподнимаясь.
Его тянуло к людям, и он поспешил встать, как только осознал, что он в доме, в той самой комнате, которую ему выделил друг. К тому же хотелось пить. Да и в животе бурчало. Дамкум постоял, оправляя рубаху, пригладил взъерошенные волосы и, засунув бубен за пазуху, переступил порог.
Кудим сидел неподалеку и палочкой рисовал на глине узор, которым ему хотелось украсить браслет для матери. Еще накануне Дамкум заподозрил, что друг сердит на него, и сейчас попытался тихо улизнуть, но Кудим окликнул его: