Мистер Нельсон нырнул под простыню:
– Так, уже лучше. Дышим глубоко и медленно, давай как я: вдох… и вы-ы-ыдох.
В Джемминых потемневших глазах сверкнуло раздражение. Кэтрин погладила ее плечо.
– Мама, уйди. Не хочу, чтобы ты видела меня такой.
– Доченька, Джемма, что ты такое…
– Уйди, мама, так будет лучше, – Джемма глубоко вздохнула. Кэтрин огорченно кивнула и вышла.
– А вы странная, – улыбнулся мимоходом Нельсон, натягивая медицинские перчатки. – Всех выставить за дверь… Обычно дамы, наоборот, держатся за родных… ну что, сделаем укольчик обезболивающий, а?
– Никаких уколов, – свирепо остановила его Джемма. – Я сама.
«Вот ведь бестия», – поразился про себя Нельсон.
– Современная медицина, – начал было он, но замолчал, остановленный ее яростным, звериным взглядом. Акушерка, немолодая и явно более опытная, наоборот, усмехнулась и крепко сжала ее руку:
– Молодец, девочка. Давай покажем сейчас мужикам, как это – рожать! Покажем?
Джемма скосилась на акушерку. Кажется, с этой женщиной у нее установилось взаимопонимание. Ее губы дрогнули, но в этот момент схватка стиснула ее внутренности, и из горла опять раздался этот страшный гулкий протяжный стон.
Кэтрин, прислонившись с той стороны к двери, услышала звук, от которого по спине пошли мурашки, и тут же бросилась в гостиную. Оливер, следовавший по пятам, ощутил, как внутри все начинает содрогаться: таким непонятным было зрелище, развернувшееся перед ним. Кэтрин распахивала дверцы книжных и платяных шкафов, выдвигала ящики старого резного комода, раздвигала створки буфета. Вся комната стала неприютной, как после разорения, ощетинившейся. Дедушка Уильям и бабушка Джеральдина не удивлялись, как будто такое поведение Кэтрин было в порядке вещей. В ее методичности, сосредоточенности, с которой она выполняла однообразные, заведомо бессмысленные действия, было что-то от язычества – и безумия. Наконец, Кэтрин распахнула и окна в гостиной – и перешла в следующую комнату.
– Кэтрин, остановитесь! – Оливеру стало действительно страшно.
– Это давний обычай. Нужно раскрыть все двери, чтобы Джемма тоже раскрылась и выпустила ребенка.
Несмотря на объяснение, Оливеру было не по себе. Он вернулся к двери в спальню и прислонился лбом к прохладной дубовой панели.
Роды длились несколько часов. Тихий летний вечер догорел, никем в доме не замеченный, кроме самой роженицы. Ей с кровати был виден лоскут опалового неба, а от вымытого ею накануне оконного стекла отражался луч и падал ей на лицо. Он напоминал ей другой свет, только что виденный в странном сне, бивший из дверей Дома. Ветер доносил в комнату запахи моря, парной земли после короткого дождя и цветущего сада.
Ночью бдение продолжилось. Пока Джемма металась в мокрой постели, без устали подбадриваемая акушеркой и мистером Нельсоном, остальные сидели в гостиной, где все так же шкафы зияли распахнутыми дверцами. Сквозняк гулял по комнате и шевелил синие шторы. Тускло горел ночник.
Наконец в половине четвертого, в самый темный и таинственный час, звуки, доносившиеся из спальни, изменили свой тон с тревожного на облегченный. Оливер, мгновенно уловив разницу, подскочил и в три прыжка оказался на пороге, распахнул дверь.
Мистер Нельсон держал в простыне маленькое скользкое тельце, розово-синее и покрытое слизью. Акушерка смотрела на ребенка с одобрением, Джемма все еще, казалось, не осознала, что мучения прекратились, ее взор был затуманен, а брови сосредоточенно нахмурены. Только руки беспокойно шарили по постели в поисках чего-то.
– Сынок у вас, – хмыкнул радостно мистер Нельсон. – Мои поздравления! Крепыш.
– Почему… почему он не плачет? – испугался Оливер. – С ним…
– Полный порядок. Жизнь слишком хороша, чтобы реветь, – хохотнула акушерка.
Лицо Джеммы прояснилось и обрело осознанность.
– Дайте мне, – тоном, не терпящим возражения, приказала она, и все, стоявшие в комнате, невольно вздрогнули. Ее голос окреп и никак не выдавал пережитых физических страданий.
Мистер Нельсон торопливо положил молчащего мальчика матери на сдвинутые под простыней колени. Все затаили дыхание.
Взглянув в его жаркие васильковые глаза, такие знакомые и долгожданные, Джемма заплакала от облегчения. Сморщенное от влаги личико, слипшиеся волосы – все это не имело значения. Она с первого взгляда узнала своего ангела.
«Привет», – хотела прошептать она, как шептала ему всю жизнь. Он всегда был с ней, но сегодня – впервые видимый и осязаемый. Настоящий.
– Наконец-то, – прошептала ему она.
Их ожидание окончилось. Карлайл протянул к ней ручки, и Джемма прижала его к груди.
В Локерстоуне говорили, что Джемма Хорни навряд ли будет хорошей матерью: слишком уж резкая, упрямая, у таких обычно терпения на ребенка не хватает. А ведь материнству надо научиться, и дело тут не только в том, как пеленать, кормить и подмывать маленькое существо. Научиться понимать, что теперь ты за него ответственен и что твоя жизнь теперь принадлежит не только тебе самой, а ему. Что он зависит от тебя полностью…
– Не знаю, не знаю, – поджала губы миссис Китс, ставя перед Роузи Сильвер тарелку жареного лосося с травами и овощами. Почтальонша как раз зашла в таверну «Гарпун» пообедать и обсудить рождение маленького Хорни. Пока Мюриэл ходила на кухню, у нее было время обдумать этот вопрос: какова Джемма в роли матери.
– Мне кажется, Джемме придется долго учиться, – продолжала миссис Китс, присев на свободный стул и наклоняясь к Роузи поближе. – Она ведь такая своенравная, ты и сама, Роузи, знаешь и мне не дашь соврать. Оливер уж на что терпелив, а она его не слушается! А теперь вот ребенок. Ей, поди, невдомек, что теперь нужно будет все свое время ему уделять и ее собственные желания никого больше не интересуют. Представляю, что будет, когда она это осознает… Она-то ведь только о себе и думает. То ли дело моя Бетси…
Роузи закивала, отчего ее глаза навыкате чуть не вывалились, как у пекинеса. Хозяйка продолжала расписывать, какая заботливая у нее старшая дочь, и ласковая, как домашняя кошечка, – а Джемма выскользнула из их мыслей, как арбузная косточка из сжатого кулака.
Самой Джемме до всех этих бесед не было никакого дела. Да ей не было дела и до всего остального в мире. Ее вселенная сжалась – или разрослась, – до размеров колыбельки, где посапывал Карлайл Джозеф Хорни. Кроватка стояла в родительской спальне. Это была резная колыбель из дуба, сделанная когда-то давно дедушкой Уильямом для их с бабушкой Джеральдиной первенца, и с тех пор тут успели увидеть свои первые сны все их дети, в том числе и Кэтрин. После Кэтрин здесь спала и сама Джемма. А теперь вот Карлайл. Проснувшись рано утром, он непременно начинал водить пальчиком по хитрым переплетениям дубовой резьбы, мягким отполированным завитушкам и выемкам. Свет был приглушенным из-за темного полога, куполом спускающегося на кроватку. За этим занятием сына и заставала Джемма. Она наклонялась к нему, улыбающаяся, счастливая, и гладкие завитушки переставали его занимать. Весь свет мира был не таким теплым, ясным и важным, как это лицо, большое, наклоняющееся, приближающееся откуда-то…