Вернувшись домой, я позвонила Билли, чтобы напомнить о слушании в понедельник и рассказать о поездке к Пэт. Мне нравилось «докладывать» Билли о своих делах. Все неприятные переживания, все страхи и ужасы, оформленные в слова, превращались в обычное повествование – в историю, которая происходила со мной и в то же время как будто и не со мной. Это мне напоминало нашу с Кэти игру «На самом деле он хочет». На самом деле он хочет встретить со мной Новый год. Вот в таком духе. Превращай огорчения в игру или рассказ – и живи себе дальше. И, может быть, даже сумеешь дожить до того счастливого дня, когда тебе будет уже все равно.
Когда я сказала Билли, что Пэт продемонстрировала мне серию обнаженных автопортретов со свиным сердцем у левой груди, та рассмеялась:
– Не хотелось бы мне быть музой у этой художницы!
– И собака у нее какая-то нервная. Малейший звук за окном, и она прямо бросается на стекло.
Я сказала Билли, что поселила у себя собачку, которую нашла на улице, и меня удивил и даже немного обидел ее резкий, чуть ли не сердитый ответ:
– Тебе сейчас надо думать о собственных собаках.
– Так я, можно сказать, только о них и думаю.
В трубке раздался пронзительный писк, означавший входящий звонок. Но я его сбросила, зная, что Билли услышит, как я не ответила на чей-то звонок, чтобы не прерывать разговор с ней, – вроде как жест примирения. Это сработало, возникшая между нами неловкость сошла на нет. Билли сказала, что по ее просьбе Энрике, работник приюта, причем не просто работник, а старший смотритель, написал характеристики моим собакам. В трубке опять запищало, и на этот раз Билли сама предложила, чтобы я ответила на звонок.
– Увидимся в понедельник на слушании, – сказала она.
Я приняла входящий звонок и тут же об этом пожалела.
– Я знаю, ты ездила к Пэт, – сказала Саманта.
Я так удивилась, что даже не сразу смогла сформулировать вопрос, который напрашивался сам собой:
– Откуда ты знаешь?
– Она тебе показала свои фотографии в голом виде? Она их показывает всем и каждому. Со свиным сердцем?
Мое собственное сердце забилось вдвое быстрее.
– Она тебе жаловалась, что бывший муж украл картины ее деда? Она сама их ему отдала, чтобы продать. И он совсем не виноват, что владельцы аукциона ей не заплатили.
Саманта явно пыталась меня поддеть, но я не чувствовала ничего, кроме жуткой усталости. Мне совсем не хотелось связываться с сумасшедшей, с вероятной убийцей. Мне хотелось, чтобы эта бесноватая девица оставила меня в покое. Но больше всего меня пугало, что у нас с ней было и кое-что общее. Хотя я уже не искала Беннетту оправданий. Я совершенно не представляла, как вести разговор с такой собеседницей. И как его закончить. Я выбрала тактику беспрекословной мямли, чтобы не провоцировать человека, который помчался за мной по пятам в Саг-Харбор. А как иначе Саманта могла бы узнать о моей поездке? Я очень сомневалась, что после моего ухода Пэт тут же бросилась звонить Саманте с докладом.
– Я видела свиные сердца, – сказала я очень спокойно, насколько спокойно вообще можно произнести фразу: «Я видела свиные сердца».
– Она все плачется, что он испортил ей жизнь и карьеру художника. Ха! Кто стал бы вешать у себя в гостиной свиное сердце?!
– Я бы не стала.
– Ты ведь ей не сказала, что узнала о ней от меня? – Прежде чем я успела ответить, Саманта проговорила: – Он женился на ней лишь потому, что она притворилась беременной.
– Женщины до сих пор так поступают? – спросила я, зная о том, что они не были женаты. – И что Беннетт сделал, когда узнал, что она обманула его с беременностью?
– Она еще с выкидышем разыграла спектакль. Ничего он не сделал, просто ее пожалел.
Я знала, что Беннетт был не способен кого-то жалеть. Жалость есть сострадание, а Беннетт сострадать не умел.
– Он уверен, что она до сих пор на него злится, – сказала Саманта.
Меня страшно нервировало, что она говорит о Беннетте в настоящем времени. Мне не хотелось поощрять чьи-то больные фантазии, пусть даже своим молчанием. Когда Саманта бросила трубку, я с облегчением вздохнула. Она была сумасшедшей, или опасной, или опасной и сумасшедшей одновременно. И мне как-то совсем не хотелось такого счастья.
Ближе к вечеру пятницы я окончательно поняла, что у меня нет никаких планов на выходные. Еще год назад я бы ужасно переживала по этому поводу, но сейчас я была рада, что у меня впереди несколько «тихих дней дома». Мне было необходимо почувствовать себя нормальным человеком – человеком, которому не надо трепать себе нервы из-за предстоящего судебного слушания или беспокоиться о других невестах своего мертвого жениха. Я подхватила на руки малышку Оливку и, вместо того чтобы сказать ей: «Пойдем гулять», сказала: «Пойдем пообедаем». Я посадила ее в сумку, совершенно забыв, что там лежит целая куча разнообразных собачьих лакомств. Так что Оливка устроилась со всеми удобствами. День Благодарения миновал, и улицы уже начали потихоньку украшать к Рождеству. Я обещала Стивену, что принесу пирог, поэтому первым делом я отправилась в «Блу стоув» на Грэм-стрит.
День выдался холодным и ясным. Небо было белесым, как это часто бывает в Нью-Йорке зимой. Я решила прикупить что-нибудь симпатичное для дома и зашла в «Идеальное будущее» на Шестой улице – посмотреть, что у них есть. Открывалка для бутылок, которая представляла собой самый обыкновенный гвоздь, вбитый в дощечку (18,99 доллара). Картонные журнальные столики, сделанные в виде миниатюрных грузовых контейнеров, вложенных один в другой (59,99 доллара). Черная геометрическая люстра, внутри которой как будто мерцала крошечная галактика (12 500 долларов). Черная диванная подушка с узором в виде завитка дыма (250 долларов). В общем, понятно, что вся эта красота была явно мне не по карману. Я заглянула в винтажный магазинчик «Таинственный поезд», но подушек там не было – только одежда. В «Двух Джейках» на Уайт-стрит продавалась в основном мебель, и там нашлись «акцентирующие подушки» пастельных тонов. Они стоили вполне по-божески, 39 долларов, и одну я купила. Потом я пошла в парк Гранд Ферри – ради Оливки. Присев на скамейку у самой реки, я вытащила собаку из сумки. Но она не захотела побегать: уселась рядом со мной на скамейке и так и сидела. Вид на Манхэттен был просто чарующим. Он не нуждался в метафорах и сравнениях, он был восхитителен сам по себе.
Я посадила Оливку обратно в сумку, и мы пошли в хозяйственный супермаркет, где был огромный отдел домашних растений. Главной достопримечательностью магазина был огромный упитанный боров по имени Франклин, живший в специальном загоне (размером с квартиру-студию в Уильямсберге) среди тысяч растений, предназначенных на продажу. Я взяла несколько маленьких ящичков с зеленью для кухни и горшок с ароматной лавандой для спальни.
Я занесла покупки домой, покормила Оливку и снова вышла на улицу, но уже без нее. Я сто лет не была в кино. Я доехала до Юнион-сквер – там больше всего кинотеатров, и все они недалеко от метро. В многозальных киноцентрах давали сплошные блокбастеры, ни один из которых меня не прельстил. А вот в одном небольшом кинотеатре в Ист-Виллидж шел полнометражный документальный фильм «В двух шагах от того, чтобы стать звездой», о чернокожих бэк-вокалистках, работавших на подпевках у известных исполнителей. Среди знакомых мне женщин, по-настоящему поразивших мое воображение, была одна бэк-вокалистка, которая никогда не стремилась сделать сольную карьеру. Ее интересовала гармония, создаваемая несколькими голосами. Конечно, я говорю о Селии. В нашу последнюю встречу Селия рассказала, что в какой-то момент она вдруг перестала понимать, как строить гармонию. Это ее испугало, и она бросила петь. Поначалу она страшно переживала, а потом поняла, что судьба подает ей знак: пора учиться чему-то новому и строить гармонию иного свойства. Вот так Селия и начала гармонизировать жизни попавших в беду людей и помогать им справляться с невзгодами.