Я тогда занималась живописью и искала галерею, где можно выставить картины. Он проявлял большой интерес к моим работам и не раз говорил, что когда разбогатеет, то непременно откроет свою галерею. Мое время уже поджимало. Не в смысле возраста, а в смысле профессионального признания. Знаете шутку, как построили туннель Холланда? Художникам из Нью-Джерси выдали чайные ложки и сказали, что тот, кто первым пророет тоннель до Манхэттена, получит зал в галерее. Мне понадобился не один год, чтобы понять: сама по себе я ему не нужна. Во мне он видел возможность для собственного продвижения. У него не было денег. Но было чертовское обаяние. Он меня просто очаровал. Даже зачаровал. Заставил забыть обо всем, что мне дорого.
Мы шли по твердому влажному песку вдоль кромки прибоя и по очереди бросали палку Оди.
– А что самое смешное: я научила его всему, что он знал об искусстве, даже не подозревая, что я чему-то его учу. А когда он стал кое в чем разбираться и понял ценность картин моего деда, то украл те две картины, которые у меня были. Такой подарочек на прощание.
– Господи…
– На самом деле мне было обидно, что он забрал не мои картины.
– Похоже, он многих из нас обидел.
– И о скольких идет речь?
– Я знаю четырех, включая меня. Причем не последовательно, а одновременно.
Пэт коротко рассмеялась. Оди почувствовала перемену настроения; она упала на спину и принялась молотить лапами в воздухе, потом поднялась и отряхнулась от песка. Поднялся сильный ветер, он дул прямо в лицо, и мы с Пэт, не сговариваясь, развернулись и теперь шли спиной вперед. Она спросила, не хочу ли я заглянуть в ее студию.
Еще минут двадцать мы шли по пляжу, а потом свернули на земляную дорогу, уводящую в лес. Хотя на улице было холодно, я все равно опасалась клещей. Я точно не помнила, при какой именно температуре они замерзают. В лесу преобладали дубы и сосны, земля под ногами была перемешана с песком. Я пожалела, что надела свои лучшие замшевые ботинки. Лес никто не расчищал после бурь, и нам приходилось перебираться через поваленные стволы и упавшие ветки.
Студия Пэт располагалась в бревенчатом сарае размером с гараж на три машины. Старая раздвижная дверь была заперта на висячий замок. Пэт открыла замок, слегка раскачала дверь и, навалившись на нее всем весом, сдвинула в сторону. Потом хлопнула по стене, где был выключатель, и студия озарилась ярким светом флуоресцентных ламп. Внутри оказалось гораздо просторнее, чем представлялось снаружи.
Я ожидала увидеть заурядные морские пейзажи, и поэтому меня совершенно ошеломили огромные, в натуральную величину фотографии обнаженной Пэт, прижимающей к левой груди окровавленное сердце.
– Не беспокойтесь, это свиное сердце.
Разве я беспокоилась? Впрочем, да. Теперь – да. Женщина на фотографиях смотрелась лет на десять моложе той, что стояла передо мной. Пэт как будто прочла мои мысли и ответила на мои вопросы, не дожидаясь, пока я их задам.
– Все верно. Эти снимки я сделала сразу после того, как он меня бросил. Я их выставила вчера, после вашего звонка. – Она указала на другую стену. – А вот чем я занимаюсь сейчас.
Там висели черно-белые морские пейзажи, нарисованные с потрясающей, прямо-таки фотографической реалистичностью. Если бы Вия Целминьш не придумала делать такое первой, Пэт могла бы стать по-настоящему самобытным художником. Но Пэт лишь добавляла к тому, что уже существует в мире. Она не создавала ничего своего. Похоже, Беннетт украл у нее не только дедушкины картины, но и творческое дерзновение.
Пэт приготовила нам обеим зеленый чай и дала Оди большую копченую кость, чтобы та ее грызла. Мне даже не верилось, что Пэт не понимала, как это ужасно, – после всего, что я ей рассказала о смерти Беннетта. От треска разгрызаемой кости меня пробирало до дрожи.
Как по заказу, снаружи тоже донесся шум – звук, похожий на треск сухих веток, ломающихся под ногами. Оди с рычанием и лаем бросилась к окну. На улице уже стемнело, а в студии горел свет, поэтому нам не было видно, что происходит снаружи. Оди буквально бросалась на окно, и я испугалась, что она разобьет стекло. Я быстро оглядела студию, прикидывая, где здесь можно спрятаться. Я стояла на хорошо освещенном, открытом пространстве. Я была близка к панике, но Пэт оставалась на удивление спокойной.
– В этой серии я перешла на акрил. Даже не знаю, нравится ли мне фактура, но я слишком нетерпелива, а масляные краски сохнут долго.
– А Оди всегда так себя ведет? Может быть, надо взглянуть, что там?
– Либо енот лезет в мусорный бак, либо – койот. В любом случае я не выпущу Оди наружу. На прошлой неделе мою вторую собаку задрали койоты.
– О господи, мне очень жаль.
– Ну, то есть соседи считают, что это койоты, но я не уверена.
– А кто еще, если не койоты?
– Оди, хватит!
Оди наконец отошла от окна с глухим рыком. Пэт подошла к своим обнаженным автопортретам. Глядя на себя молодую, она тихо проговорила:
– Я знаю его настоящее имя.
У меня пересохло во рту.
– Кто он?
– Я отдала пять тысяч долларов, чтобы это узнать.
Я ждала продолжения, но Пэт замолчала, и у меня даже мелькнула шальная мысль: а не ждет ли она, что я заплачу ей за информацию?
– Я наняла частного детектива, чтобы разыскать картины моего деда. Как оказалось, они были проданы на аукционе в Катаре за миллион долларов, даже чуть больше. Продавец пожелал остаться неизвестным, но детектив сумел выяснить, что тот был из Мэна.
– Вы сказали, что знаете его настоящее имя.
– Я знаю имя, которым он назывался в самом начале. Джимми Гордон. Детектив не нашел дедушкины картины, но зато добыл адрес матери – Джимми.
– И как она вам показалась?
– Я с ней не связывалась. Зачем бы мне вдруг понадобилось с ней общаться?
– Вы не будете против, если с ней свяжусь я?
– Заодно спросите у нее, где картины моего деда.
Я отнесла пустые чашки в раковину в уголке. Оди внимательно за мной наблюдала, лежа на своей подстилке. Я обошла ее по широкой дуге и спросила Пэт, можно ли мне перед уходом зайти в туалет.
– Здесь нет туалета. Я хожу в лес.
Я поблагодарила ее за чай и за то, что она нашла время для встречи со мной.
Пэт спросила, нет ли у меня недавней фотографии Беннетта. Я достала из сумки пообтрепавшуюся половину фотографии, которую зачем-то носила с собой до сих пор, и передала ей. Пэт мельком взглянула на снимок и тут же вернула.
– Все такой же непроницаемый и загадочный. И эта стрижка… Господи боже.
Когда я договаривалась с ней о встрече, мне хотелось задать ей один вопрос: как ей кажется, способен ли Беннетт убить человека? Но теперь я бы поостереглась доверять ее мнению.