Что сделала бы Кэти на моем месте?
Я решила, что завтра же забронирую билет в Монреаль, прилечу туда и воспользуюсь ключом, который дал мне Беннетт. Я выясню все, что смогу.
* * *
– Сегодня после обеда я ухожу домой, – сказала я Селии на следующее утро.
Мы сидели у нее в кабинете и пили чай. Пока я лежала в клинике, мы виделись каждый день, и она обещала, что всегда примет меня амбулаторно, если возникнет необходимость. Я сидела и щипала нитки на дырках своих по-модному драных джинсов.
– Вы уверены, что не хотите остаться еще на несколько дней? – спросила Селия. – По крайней мере, пока у вас не закрепятся опорные элементы.
Собственно, Селия и была моим опорным элементом. Селия и Стивен.
– Стивен нанял людей из службы очистки места преступления, чтобы они убрали мою квартиру, – сказала я.
– Вы уверены, что готовы вернуться домой даже после того, как квартиру очистили?
– А эти службы используют какие-то особенные чистящие средства? Не такие, как у простых смертных? У меня как-то шла носом кровь, так я потом не смогла отстирать платок, – сказала я. – Пока что я не возвращаюсь домой. Я полечу в Монреаль, в квартиру Беннетта. Попробую найти адрес и номер телефона его родителей. Я не могу возвращаться домой, пока не свяжусь с ними.
– Вы считаете, что должны сообщить им о случившемся? Кажется, это дело полиции.
– Никто не может найти их адрес. Даже детектив из фирмы Стивена.
– А вы, значит, сможете их найти?
– Беннетт был очень организованным человеком. Он развешивал по цветам галстуки и рубашки. Наверняка у него где-то записан и адрес родителей. Думаю, найду его на столе. У Беннетта такой аккуратный стол… Я таких в жизни не видела.
– Так вы бывали у него дома?
– Нет, он показывал мне по скайпу.
Мы с Беннеттом часто ужинали по скайпу. Например, договаривались, что сегодня едим что-то китайское, заказывали одинаковые блюда с доставкой на дом и ели, сидя перед экраном – как будто за одним столом напротив друг друга. Только на половине Беннетта на столе была скатерть, а я обходилась пластиковой салфеткой.
– А вы морально готовы к тому, что можете там найти? – спросила Селия.
Это стандартный психотерапевтический вопрос, который я сама не раз задавала заключенным в Райкерсе. Все всегда отвечают «да».
Но сначала мне нужно было увидеть своих – собак.
Я поехала в Восточный Гарлем на поезде-экспрессе. Сперва я решила, что сегодня у нас парад в честь Дня Пуэрто-Рико: повсюду развевались пуэрто-риканские флаги, машины гудели, на улицах образовались ужасные пробки, – но потом сообразила, что парад проходит в июне, а сейчас сентябрь.
Запах муниципального собачьего приюта ударил мне в ноздри еще за квартал до входа: смесь экскрементов и страха. Дверь была сплошь увешана листовками, агитирующими за стерилизацию и кастрацию домашних животных. В тесной приемной, забитой плачущими детьми, нарочито равнодушными подростками и задерганными родителями, присутствовали целых три администраторши – три девчонки не старше двадцати. Но две сидели на телефонах, и только одна беседовала с посетителями, пришедшими либо в поисках пропавшей собаки, либо с намерением отдать питомцев в приют. При таком положении дел мне пришлось бы дожидаться своей очереди не один час.
Я поймала взгляд здоровенного плечистого парня – работника приюта, к которому одна из администраторш обращалась по имени, Энрике. Я тихонько спросила его, не знает ли он, где содержат собак, определенных сюда полицейским отделом по контролю за животными десять дней назад. Он ответил, что к ним поступает больше ста собак в неделю.
– Вы хоть знаете номера клеток?
Я не знала никаких номеров.
– О них писали в газетах. В связи с убийством человека.
– Питбуль с красным носом и такая большая белая псина? – уточнил Энрике.
– Да, пиренейская горная собака.
– Они в четвертом вольере, но их держат по РДЗ-СРПЧ. – Заметив мой озадаченный взгляд, Энрике пояснил: – Распоряжение департамента здравоохранения. Строгий режим. Покусали человека. Хотя, если судить по тому, что писали в газетах, они не просто его покусали.
– Это мои собаки, – сказала я.
– Я не могу разрешить вывести их из загона, – сказал Энрике. – И не пущу вас в загон. В их учетных карточках стоят штампы: «Очень опасны».
– Но мне можно хотя бы на них посмотреть? Вы меня к ним не проводите?
Энрике покосился на администраторш, занятых своими делами, и сделал мне молчаливый знак, мол, иди за мной. Мы прошли через дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен» и сразу же оказались в каком-то кошмарном дурдоме, исполненном лая и воя. Я старалась смотреть, но не видеть. Собаки, обезумевшие от страха и отчаяния, нарезают круги по своим слишком маленьким клеткам, миски для воды опрокинуты, экскременты не только на полу, но и на стенах. Где все работники приюта? Почему за собаками никто не ухаживает?
Тучка вообще никогда не спала нигде, кроме как у меня на кровати.
Она стояла, вжавшись в дальнюю стенку клетки, опустив голову и прижав уши к голове. Я подошла ближе. Она подняла голову и заскулила. Я громко позвала ее и протянула руку.
Энрике меня остановил:
– Нельзя трогать собаку.
Упав на колени перед клеткой, я заговорила с Тучкой:
– Моя хорошая, моя сладкая! Как мне жаль, что все так получилось.
Никто не заставил бы меня поверить, что эта собака убила Беннетта. Никогда в жизни! Стало быть, остаются Честер и Джордж.
– А где Джордж? Питбуль.
– В соседней клетке, – сказал Энрике.
Только теперь до меня дошло, что это скулила не Тучка, а Джордж. Он узнал меня, узнал мой голос, мой запах. Зачем я взяла себе этого пса? Зачем я сама привела его в дом? Мне хотелось его возненавидеть. Если бы не этот пес – и не Честер, которого пристрелили, – Беннетт сейчас был бы жив. Может быть, Джорджа и Честера вовсе не зря собирались усыпить. Может быть, на то были причины. Причины помимо того, что в приюте уже не хватает места. Но Джордж был таким ласковым и благодарным. Он был единственным из всех знакомых мне собак, кто брал еду с руки не зубами, а только губами.
И вот тут я расплакалась. В их паре Честер был альфа-самцом, а Джордж всегда занимал подчиненное положение. Смогу ли я его простить, если учесть это обстоятельство? Я не хотела никакой мести, никаких «око за око» и «зуб за зуб». Как бы странно это ни звучало, мне не хотелось, чтобы Джордж страдал. Что чувствует мать, когда ее сын убивает отца, ее мужа? Неужели она должна возненавидеть сына? Это же тот самый мальчик, которого она любила всю жизнь. Разве она сознательно делает выбор: простить – не простить? Как такое вообще возможно?