– Мне надо работать, – сказал Энрике. – Я пришлю сюда кого-нибудь из волонтеров. Обещайте, что не будете трогать собак.
Я поблагодарила его, и он быстро ушел, а я осталась сидеть между клетками, прямо на грязном полу, – сидеть так, чтобы видеть обеих собак и чтобы они обе видели меня, но не видели друг друга. Я никак не могла разобраться в собственных чувствах, но точно знала, что ощущаю себя виноватой перед Тучкой. Она бы не оказалась в этом кошмарном месте, если бы не мой – это во мне заговорил психотерапевт – патологический альтруизм, когда самоотверженность дает отдачу и непреднамеренно вредит окружающим.
– Вы смелая женщина, раз решились сюда прийти, – сказала молодая женщина, вошедшая в вольер в футболке с названием приюта. Меня поразило, какой она была чистенькой и опрятной, если учесть, где она работает. Может быть, ее смена только началась? – Энрике сказал, что вы здесь. Меня зовут Билли. – Женщина присела на корточки рядом со мной и протянула руку к клетке Джорджа. Когда тот набрался смелости подойти ближе, она просунула пальцы сквозь прутья решетки, чтобы Джордж их облизал.
– Вы не боитесь? – спросила я. – Вы знаете, что сделали мои собаки?
– Ваша фотография была в Интернете.
Билли все знала и все-таки гладила Джорджа. Он прижался боком к металлическим прутьям, чтобы ей было удобнее его чесать. Мне было слышно, как он пыхтит, очень довольный.
– Такой замечательный толстопуз, – сказала Билли, почесывая Джорджу бок.
Я не верила своим глазам.
– Примите мои соболезнования, – сказала она и убрала руку. Джордж повернулся в своей тесной клетке, подставляя Билли другой бок. Она поняла намек и вновь принялась его чесать. – Он был красивым мужчиной? Ваш жених.
Я вновь поразилась. Кто стал бы спрашивать скорбящую женщину о подобных вещах? И все-таки Билли мне нравилась. Если не считать Селию, она была единственным человеком, кто говорил со мной так, будто верил, что я смогу пережить потерю. Кэти научила меня тому, что пережить можно все что угодно. Но в моем случае, в данный конкретный момент, мне приходилось отчаянно делать вид, что у меня все получится. Я не могла притворяться, что сама в это верю, но делала вид, что могу.
Но вернемся к странному вопросу Билли. Неожиданно для себя я ответила «нет». Нет, Беннетт не был красавцем, я это сразу отметила, еще в нашу первую встречу, и тут же отбросила как несущественное. Меня в нем привлекало другое: его уверенность, его сила.
– Ваши собаки сильнее, чем вам кажется, – сказала Билли. – Нам лучше уйти, пока вас не заметил никто из начальства. Вам можно их навещать только по предписанию суда. Ваши собаки – живые улики.
Я попрощалась с Тучкой, но ничего не сказала Джорджу, хотя он по-прежнему прижимался боком к решетке.
Мы с Билли вышли из вольера вместе.
– С ними все будет в порядке? – спросила я.
– Пока да, – ответила Билли. – С ними ничего не случится, пока они нужны как улики.
Я не стала спрашивать: «А потом?» Мы обе знали, что будет потом.
– Я за ними присмотрю. Возьмите. – Она дала мне визитку, очень простую визитку, без места работы, без должности – только имя и телефон. – Я бываю здесь три раза в неделю. Позвоните, и я расскажу, как у них дела.
Я поблагодарила ее и спросила, как она стала волонтером в собачьем приюте.
– У меня была собака, большая дворняга, помесь овчарки и чау-чау. Ее тоже определили сюда. Она покусала соседскую девочку. Я бы тоже ее покусала, если бы она дразнила меня, как Кабби.
– Что стало с Кабби?
– Она не была живой уликой.
– И вы все равно здесь работаете?
– Я здесь нужна, – сказала она.
* * *
Стивен приехал на машине и забрал меня от приюта. Он предложил отвезти меня в аэропорт. Он считал, что у меня явно что-то не то с головой, раз я пошла повидаться с собаками.
– Как ты можешь спокойно на них смотреть, зная, что они сделали? – спросил он.
Я попыталась выдать ему аналогию с матерью и сыном-убийцей, но Стивен сказал:
– Это собаки, не дети.
Но для меня они были как дети.
– И ты сам знаешь Тучку с тех пор, как ей было два месяца.
– Я говорю не о Тучке, а о том, другом.
Я не собиралась ночевать в Монреале. Я хотела найти контакты родителей Беннетта и сразу вернуться назад. Стивен заставил меня пообещать, что из аэропорта я поеду не к себе домой, а к нему.
– Я вчера был у тебя в квартире. Все чисто, все убрано, но там негде спать. Кровать унесли, – сказал он.
– А что еще унесли?
– Там вообще как-то пусто. Но они сделали все как положено. Ты уверена, что хочешь туда вернуться?
Брат заботился обо мне всю жизнь, сколько я себя помню. Когда отец психовал и наезжал на меня, брат переводил его злость на себя. Отец вообще не был жестоким и агрессивным – за исключением периодов, когда маниакальная фаза сменялась депрессивной. В приступах особенного дурного настроения он даже угрожал маме ножом. Я виделась ему уменьшенной копией мамы – такой же упрямой и непослушной. Помню, однажды вечером, когда мне было десять, а Стивену восемнадцать, отец вошел в кухню и увидел пустую вазу из-под фруктов. Мы со Стивеном сидели внизу в гостиной, смотрели телевизор, но отец так орал, что нам было все слышно.
– Кто сожрал мои персики? – бушевал он. – Ты разрешила им съесть мои персики? – Это он обращался к маме.
Мама ответила:
– Персики были для всех.
Брат пошел вверх по лестнице в кухню, а я увязалась за ним.
– Я съел эти дурацкие персики, – сказал Стивен, хотя на самом деле их съела я.
Он принял побои за меня. А еще через два месяца отец выгнал Стивена из дома, и тот поехал в Нью-Йорк автостопом. Он устроился рабочим на стройке в Хобокене и поступил на вечернее отделение Нью-йоркского колледжа уголовного права, на факультет криминологии. К тому времени, когда я сама перебралась в Нью-Йорк, Стивен уехал в Афганистан, юристом от Госдепартамента. Он посещал отдаленные деревни, общался с тамошними вождями и уговаривал их помогать бедным, как предписывает ислам, и укреплять правозащитную систему. Он чувствовал, что занимается важным, по-настоящему нужным делом, но его убивали тамошние бытовые условия. Они с коллегами жили в бункере, переоборудованном под отель, причем через несколько месяцев после отъезда Стивена этот бункер взорвали талибы. Вернувшись в Нью-Йорк, Стивен устроился юридическим консультантом в AVAAZ, общественную организацию, название которой означает «голос» на нескольких европейских, ближневосточных и азиатских языках. Брат горячо одобрял и поддерживал их гуманитарную деятельность: от противоборства работорговле до защиты прав животных.
…Самолет приземлился в аэропорту имени Трюдо в Дорвале, ближайшем пригороде Монреаля, буквально перед самым часом пик. Я взяла такси и назвала водителю адрес Беннетта в Латинском квартале, на улице Сент-Урбе, которую можно назвать монреальским аналогом Бедфорд-авеню, нью-йоркского центра хипстерской тусовки, располагавшегося в километре от моего тихого района. Хотя дома в Латинском квартале представляли собой те же самые таунхаусы, что и у нас в Уильямсберге, французы раскрасили их бледно-голубой краской и украсили балкончиками с коваными решетками, как в Новом Орлеане; в Уильямсберге дома декорируют фигурками Девы Марии и роскошно-безвкусными подделками под Италию.