– Я согласен с вами, но не надо спешить. Он может оказаться нам еще полезным. – Голос Вознесенского звучал как-то тускло и меня не оставляло впечатление, что он говорит одно, а думает другое.
Я чувствовал, что в данном случае меня подставляют, так как заставляют играть по правилам, о которых ничего мне не сообщают. Что скрывается за этой вдруг вспыхнувшей «любовью» Вознесенского к следователю?
– Извините меня, Борис Эдмондович, – сказал я, – но этого я вам не могу пообещать. Мы с вами союзники, я надеюсь у нас общая цель, но при этом мы с вами на равных. У нас заключена сделка: вы дали мне деньги, я – свою жизнь. Думаю, что одно стоит другого. А раз так, то я не считаю, что чем-то вам обязан. У нас могут быть только партнерские отношения. Мне бы хотелось, чтобы на этот счет ни у кого не было бы никаких иллюзий. Я никогда не был и не буду ничьей креатурой.
Вознесенский молча слушал мой страстный монолог, но при этом старался смотреть куда-то в сторону. Я же смотрел в основном не на него, а на другого, правда, пока безмолвного участника этого разговора. Пока я говорил, она затушила одну сигарету и тут же зажгла следующую. Причем, сделала это так быстро, что ни я, ни Вознесенский не успели поднести ей огня.
– Я вовсе не стремлюсь навязать вам свою волю и не считаю вас своим ставленником, – вдруг, после довольно длительной паузы, проговорил Вознесенский. – Но я, как и любой другой человек, имею право на личные просьбы. Поэтому еще раз обращаюсь к вам: оставьте на некоторое время Очалова в покое. Время расплаты для него придет.
– Но он не хочет оставить в покое меня. Или вы считаете, что я должен спокойно смотреть, как он покрывает несмываемой грязью имя моего брата. То, что он оказался на приеме у Григора, это же не случайно.
Гришка же намеренно собрал всех этих людей в своем доме; он хотел мне показать всю свою королевскую рать, свое влияние, всех тех, кто в этом городе на его стороне. И это я вам скажу весьма впечатляющее зрелище, так как в его лагере почти все самые богатые и самые влиятельные люди.
Мы с ним замечательно поговорили и договорились, что между нами беспощадная война. И на кону моя и его жизни. Между прочим, я там видел и того, кого подозреваю непосредственно в убийстве Алеши. Он охранял Григора. И в эту же кампанию затесался Очалов. Скажите, как я должен поступать, учитывая все обстоятельства?
– Он прав, – вдруг сказала Ксения.
Я посмотрел на нее, но она казалось не обращала на меня внимание; ее взгляд был сосредоточен исключительно на Вознесенском.
– Хорошо, пусть каждый поступает так, как считает нужным. Нельзя избежать неизбежного, – как-то обреченно произнес Вознесенский.
– Вы сами виноваты, Борис Эдмондович, – сказал я, – если бы вы рассказали мне обо всем, может быть, я бы и изменил свое мнение.
На лбу Вознесенского резче обозначились продольные борозды складок; он явно обдумывал ситуацию, решая, стоит ли говорить мне о подоплеке своей просьбы.
– Забудьте о моих словах, будем считать, я ни о чем вас не просил. У нас есть с вами гораздо более важные дела. Получена информация о том, что они что-то готовят перед самыми выборами.
– Что именно?
– Этого мы не знаем. Увы, наша разведка не всесильна. Я вас пригласил для того, чтобы на основе вашего рассказа о вчерашних встречах составить представление о том, что это может быть. Но боюсь, мои надежды оказались безосновательными. У вас нет никаких предположений?
– Пока нет.
– Будет жаль, если произойдет что-то непредвиденное, что поставит крест на всех наших усилиях. Мы как никогда близки к успеху, по всем опросам общественного мнения мы уверенно побеждаем.
– Я знаю, я получаю результаты.
– Я вас оставлю на некоторое время одних, мне нужно срочно заняться другими делами. Впрочем, пока я вам сказал все, что хотел.
Вознесенский в знак прощания наклонил голову и покинул комнату. Я невольно подумал, что его быстрый уход похож на бегство. Только не понятно, от чего или от кого он бежит?
Несколько минут мы пребывали в прежней диспозиции; Ксения курила, сидя на кресле, я стоял в отдалении от нее. Мне хотелось с ней говорить, но я не знал во-первых, о чем и во-вторых, хочет того же и она.
– Мне кажется, Борис Эдмондович, чем-то сильно расстроен, – после долгих поисков я наконец отыскал тему для начала светской беседы.
Если я не ошибался, то за все время нашего совместного пребывания в одной комнате она впервые посмотрела на меня.
– У него неприятности в семье. Дети всегда приносят много хлопот.
– У него есть дети?
– А разве вы не знаете? – удивленно сказала она. – Сын.
– Он живет в этом доме?
– Иногда. Но в основном в другом месте.
– Но причем тут Очалов?
Ксения снова посмотрела на меня, но на этот раз ответа я от нее не дождался.
– Я хочу извиниться перед вами, – вдруг сказала она.
– За что?
– Я была к вам не справедлива.
– И всего только, – засмеялся я. – А кто в наше время относится к другому справедливо. Все подозревают друг друга в корысти. Так что не думайте о таких мелочах. Тем более как знать, вдруг однажды ваше недоверие ко мне найдет подтверждение.
– Вы не понимаете, как все это важно для меня. – Рука Ксении потянулась за очередной сигаретой.
– Вы очень много курите. Я раньше не замечал за вами такой привычки.
– Вы правы, я немного взволнована. Но это пройдет. Но я хочу, чтобы вы кое-что обо мне узнали.
– С удовольствием узнаю, – почти игриво произнес я. Она посмотрела на меня, и мне стало неловко за свое поведение. – Извините, но я в самом деле многого не понимаю.
– Вам не за что извиняться. Могли бы мы с вами сегодня вечером сходить в одно место?
– Конечно.
– Только мне бы хотелось, чтобы вы были бы одни, без своего сопровождения. В том случае, если вы считаете это не опасным.
– Если принять кое-какие меры предосторожности…
– Тогда будьте в одиннадцать часов у памятника Победы. Раньше я не смогу, у меня поздно заканчивается эфир. Вы знаете, где находится памятник?
– Еще бы, в двух шагах от него жила девушка, из-за которой я когда-то дрался с моим главным врагом – Григором. Этот дом и поныне там, а вот где та девушка – не знаю.
– Тем лучше. А сейчас извините, мне надо ехать на студию.
Я проводил ее взглядом. Я не понимал смысл предстоящего свидания, но что я отчетливо чувствовал, что Ксения с каждым днем все сильнее волнует меня. Я вдруг пришел в такое возбуждение, что несколько раз прошелся по комнате. Я ясно ощутил, что последнее время жил в скорлупе, отказывал себе слишком во многих радостях. И сейчас я чувствовал, как мне до чертиков надоело это добровольное заточение, пора узнику выходить на свободу. Ни одна самая великая цель не стоит того, чтобы перечеркнуть ради нее свою надежду на счастье.