— Тогда что, папа?

— Доктор сказал, это менингит.

— Почему же он не сказал этого вчера вечером?

— Он еще не знал. Менингит имеет симптомы гриппа. Доктор не мог предположить этого вчера. — Генри был не в состоянии смотреть на жену. Они оба знали, что такое менингит.

— Но ведь она поправится? — спросил Альберт, вспомнив тот день, когда он забросил сестре в горло орех. Тогда ведь она не умерла!

— Она не умрет, правда? — спросил Джордж, младший сын Гарнетов.

Вся семья смотрела на мальчика, который был еще слишком мал, чтобы понимать, что такое смерть.

— Нет, нет, — бодро сказал Генри. — Только не наша Айла! — Он похлопал Джорджа по плечу.

— Нет, Джорджи, — оживилась Роуз, — она поправится, вот увидишь!

— Доктора помогут ей выздороветь, да? — с надеждой спросил Альберт.

Затем заговорила Одри.

— Айла ушла, — сказала она слабым голосом.

С самого раннего утра, с того момента, как она попросила сестру не покидать ее, Одри не произнесла ни слова. И теперь ее голос был далеким и чужим. Айла хотела уйти. Смерть больше не пугала ее, она приглашала в свои объятия, как старый добрый друг.

Все посмотрели на кровать, где лежало неподвижное тело Айлы. Легкий ветерок с шелестом улетел в небо, оставив за собой опустошенную ракушку. Все молчали. Спустилась угрожающая тишина. Роуз плакала. Слезы ручьем стекали по щекам. Она взяла мужа за руку.

Нет страшнее горя, чем горе родителей, потерявших ребенка. Роуз и Генри остались наедине со своей болью, и, взявшись за руки, пытались смириться со своей участью. Джордж и Эдвард плакали, потому что плакала мама. Они были еще слишком маленькими, чтобы осознать всю трагичность смерти. Альберт тоже хотел бы заплакать, но страх заморозил его эмоции и похитил голос, поэтому только дрожащий подбородок выдавал растущий ужас.

— А мы даже не попрощались с ней, — прошептала Роуз. — Мы ведь никогда даже не говорили ей, как сильно мы ее любим!

— Она и так знала это, — сказал Генри.

— Я была последней, кто говорил с ней, — мягко сказала Одри, не отрывая глаз от сестры. — Она знала, что умирает, но ей не было страшно. Она была счастлива уйти, ждала этого с нетерпением. Казалось, Айла осознает, что ее слова могут стать последними. Она просила сказать вам, что любит вас, и всегда будет любить, и что сожалеет, что у нее не было времени сказать вам это самой. Потом она сказала, что должна уйти.

Роуз покачала головой и крепко прижала руку к губам, чтобы унять дрожь.

— Уйти куда? — спросила она тихим шепотом.

Одри пожала плечами.

— Ведь это же Айла! — Она улыбнулась, вспоминая уход сестры. Полное спокойствие… Едва заметное скользящее движение к неизведанному… — Айла смотрела в дальний угол комнаты, и ее лицо светилось радостью. Потом она сказала: «Так вот куда ты ушла, бабушка! Мне всегда было интересно, как устроены Небеса!»

— Она сказала именно так? — восхищенно спросила Роуз. Неожиданно в ее сознании из подверженного соблазнам и несовершенного человеческого существа дочка превратилась в святую, или, скорее, в ангела.

— Да, она просила не забыть сказать вам, что хочет пышные похороны с большим количеством слов, громкими рыданиями и заламыванием рук.

— Правда, Одри?! — недоверчиво переспросил отец, понимая, что это неподходящий момент для шуток.

А Роуз выдавила из себя слабую улыбку и печально засмеялась.

— Конечно, правда, — грустно подтвердила она. — Это так похоже на Айлу!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

28 июня 1948 года

Смерть Айлы потрясла общину. Встречаясь, люди говорили мало, а те, кто все-таки говорил, обсуждали это печальное событие. То, что Перон купил британскую железную дорогу и принял меры по выполнению своего предвыборного обещания — уменьшить иностранное влияние на экономику, на фоне этой трагедии казалось сущим пустяком. Смерть Айлы была неожиданной. Неожиданной и бессмысленной. В день похорон школу закрыли. Жители Херлингема потянулись к церкви, заполняя ряды стульев, словно черные летучие мыши. Все вспоминали Айлу, ее чувство юмора и веселость, ее смех и присущее девочке особое очарование. Даже «крокодилицы» говорили только хорошее о ребенке, который не успел вкусить прелесть порока и не испытал соблазнов взрослой жизни. Айла была возведена в ранг святой, а у святых не может быть недостатков.

Роуз спрятала горе под черной вуалью и привела своих плачущих младших детей к предназначенному для их семьи месту в церкви, где они расселись и стали с благоговейным страхом смотреть на маленький гробик, установленный на возвышении и усыпанный огромным количеством белых лилий. При жизни Айла казалась намного выше. Генри, оставивший последние слезы в далеком детстве, рыдал так, что его слез хватило бы на огромное озеро. Он делал все возможное, чтобы успокоить семью: как бы то ни было, кто-то же должен позаботиться и о живых… И несмотря ни на что он чувствовал себя раздавленным грузом тяжелой утраты.

Одри с самого утра не проронила ни слова. Она не чувствовала под собой ног, и, пройдя на свое место, тихо опустилась на скамью. Девушка тупо смотрела на гроб и старалась представить, как могла неугомонная Айла согласиться лежать в таком тесном ящике. Казалось невероятным, что девочка, хранившая в душе больше жизни, чем все члены семьи вместе взятые, могла умереть. Затем Одри сосредоточила взгляд на восково-бледном лице сестры. Еще недавно она, бездыханная, лежала в кровати, а Одри убеждала себя, что, каким бы это ни казалось невероятным, Айла мертва. Она угасла… Одри внезапно ощутила себя одинокой в этом мире и заплакала — о себе и об Айле, которой слезы уже не помогут. Айла была теперь в прекрасном месте, там, где можно бегать с развевающимися на ветру локонами и веселой улыбкой на губах. Она вспомнила просьбу Айлы громко плакать и стенать, но большое количество прихожан не способствовало столь бурному выражению чувств.

Для Одри церемония похорон прошла как в тумане. Она слышала, как отец читает молитву. Его пальцы, с силой сжимавшие края кафедры, побелели. Было очевидно, что сердце Генри Гарнета сжигает бесконечная боль. Плечи Роуз вздрагивали. Генри никогда прежде не выглядел таким уязвимым. Она любила его так сильно, что сердце ее было готово разорваться на части. Церковные гимны были спеты неуверенными слабыми голосами под аккомпанемент органа, который звучал слишком громко. Затем викарий прочитал молитву, испытывая благоговейный страх перед тяжело повисшей тишиной.

Одри отыскала взглядом тетю Хильду и тетю Эдну, сидевших между вялыми и поникшими дочерьми Хильды. Рот Хильды казался еще тоньше и был искривлен недовольством более, чем обычно. Скорее всего, она упрекала Всевышнего в том, что он снова ранил ее семью в самое сердце. Эдна же сидела, грустно опустив голову, с благодарностью вспоминая своего любимого Гарри и тихо молясь о том, чтобы он встретился с Айлой и присматривал за ней, где бы она ни находилась.