– Поцелуй меня, – эхом отозвалась я и уже приготовилась: закатила глаза, поджала губы (мои пальцы продолжали гладить грудь Ромео, его пальцы лежали на моей груди) – и тут девушка-призрак вновь подшутила над нами… – Проклятие! – вырвалось у меня, когда на нас обоих брызнула холодная вода. И мы расхохотались, все трое. Я и Ромео стиснули друг друга в объятиях, пытаясь согреться. Что же до Мадлен, та славно повеселилась, стуча одним канделябром о другой.
– И вправду проклятие , – повторила она, поднимаясь, – ты как раз мне напомнила… Быстрее все в студию! С этими играми можно и повременить.
– Но… – начала я, надеясь, что наша игра возобновится, с радостью заметив, что Ромео хочет того же. – Но…
– Сегодня вечером… У вас, смертных, впереди целая вечность. А мне… Пошли, быстрее! – И она погрузила руки в ванну, угрожая вновь окатить нас ледяной водой.
Мы выпрыгнули из ванны и вытерлись досуха. И только тогда, уже по собственной воле, посмотрели друг другу в глаза и нашли в них ответ на все вопросы. Когда Ромео остановил на мне взгляд и улыбнулся, вместо того чтобы с отвращением отвернуться, я почувствовала, что плотина моего одиночества наконец-то прорвана и я вот-вот разрыдаюсь. Затем он в последний раз поцеловал меня, и мы вышли из ванной, взявшись за руки. Ромео торопливо прошептал мне на ухо: «Тебя не собирались здесь оставлять». Я не расслышала его слов, не поняла их тогда – в это мгновение в глаза ударил свет многочисленных свечей, горевших в студии.
Возвратившись в мастерскую (как же глубока была боль неудовлетворенности!), я увидела в глазах Себастьяны такую же решимость, какая была в тот день, когда она вошла в библиотеку С***. Помню, что она вступила тогда в беседу с отцом Луи, и теперь именно они без моего ведома обсуждали, как лучше осуществить давний замысел. Я слышала, как она сказала:
– Да, время пришло.
– Мадлен будет довольна, – ответил отец Луи.
– Это не столь важно, – хмыкнула Себастьяна.
– О чем вы говорите? – спросила Мадлен с другого конца мастерской, где она помогала мне переодеться в простую сорочку и обуть домашние туфли. Что же касается Ромео, он довольно долго стоял голым рядом с Себастьяной, пока наконец не догадался отыскать халат.
Не обращая внимания на Мадлен, Себастьяна сказала мне:
– Моп coeur [91] , тебе придется уехать. Я не могу быть уверенной в твоей безопасности.
Поэтому было безоговорочно решено: я вскоре покидаю Равендаль вместе с отцом Луи и Мадлен. С какой целью? Как я поняла в ту ночь, это мало занимало Себастьяну, не представляло для нее большой важности. Для Мадлен же и отца Луи скорейший отъезд имел первостепенное значение, поэтому они настаивали на нем.
– Она проявила величайшее терпение, – сказал отец Луи Себастьяне, имея в виду Мадлен. – Стоит ли напоминать тебе, что были даны обещания и…
– Вам нет нужды напоминать мне, отец, – прервала его Себастьяна. – Я хорошо помню. Как могу я забыть то, о чем мне постоянно твердили все эти годы.
Кажется, Себастьяна давным-давно дала Мадлен некое обещание, и я стала как бы одним из условий его выполнения. Я поняла также, что существовал какой-то план, решение о предстоящей поездке было давно принято. В ту ночь много говорили о маршруте и прочих подробностях, и стало ясно, что мне предстоит провести в Равендале еще несколько дней. И вот эти дни прошли, мне осталось быть здесь какие-то несколько часов.
– Время пришло , – вновь и вновь говорила Мадлен. – Время пришло .
– Время для чего? – выпытывала я. – Скажи мне.
– Время для приготовлений, – ответила Себастьяна.
Она подозвала меня к себе. Мы стояли теперь вдвоем посреди мастерской, а призрак Мадлен – сбоку от меня на покрывале из пурпурного бархата, влажного от ее крови, достаточно близко, чтобы слышать каждое слово Себастьяны, но достаточно далеко, чтобы… чтобы не вызвать гнев хозяйки поместья. Ромео, угрюмый, молчаливый, сидел в дальнем углу. Отец Луи, еще незримый, был где-то рядом.
Себастьяна наклонилась ко мне поближе и зашептала:
– Теоточчи когда-то давно говорила мне, что надо двигаться на север, а я советую тебе держаться ближе к морю. Я видела море во сне – это был сон о тебе, сон для тебя…
– Что это ты там шепчешь? – спросила Мадлен обеспокоенно. – Разве я недостаточно настрадалась от твоих секретов, тайн твоего драгоценного ремесла, которое могло бы избавить меня… избавить меня от этого… если бы ты была так храбра, чтобы попытаться, чтобы попытаться…
– Замолчи, несчастная, – прервала ее Себастьяна, лукаво улыбаясь. – Неужели меня опять нужно винить за твое нынешнее положение? Разве это я спала со своим приходским священником, пренебрегая всякой осторожностью, разве это я…
Внезапно в комнате резко похолодало, огонь в камине зашипел, посыпались искры, сопровождая неожиданное появление отца Луи.
– Ну-ну, – сказал он, принимая человеческое обличье рядом с Мадлен. – Что ж, дамы… у нас ведь есть определенная договоренность, не так ли?
– Выходит, – сказала Себастьяна, – я вновь должна идти на риск накликать на себя беду, как той зимой, только для того, чтобы помочь тебе совершить этот переход – умереть во второй раз, чего ты так добиваешься?
– Да!
– Но почему? Скажи, почему…
– Я тебе говорила много-много раз …
– Мадлен, возможно, с этой новой ведьмой… – вступил в разговор отец Луи, но та не услышала его, потому что еще раньше завыла ужасным голосом, пытаясь донести свою единственную правду:
– Я не могу больше жить как мертвец!
Объятая страхом, я отшатнулась от призраков поближе к Ромео. Себастьяна, кивнув в сторону Мадлен, сказала мне:
– Я пыталась когда-то помочь этой бедняге, но не смогла. – Она задумчиво улыбнулась. – Я не была тогда новой ведьмой, и когда я попыталась… А если не вдаваться в подробности, скажу так: ты – новая ведьма и поэтому в некотором смысле более могущественна, чем я. А ей, – еще один кивок в сторону Мадлен, – нужна твоя сила… Regarde! [92] Она едва не молит тебя о помощи. И надо сказать, очень жалобно.
– А что я могу сделать, чего ты не можешь? – спросила я Себастьяну.
– В свое время тебе скажут, – ответила та, взмахом руки как бы обращаясь к стихийным силам. – Но теперь, – продолжала она с шаловливой улыбкой на накрашенных губах, – мне нужно кое-что от тебя. Повернись-ка, дорогая.
Я повиновалась. Теперь я стояла спиной к Себастьяне, и именно в этом высоком напольном зеркале, которым мы с Мадлен уже пользовались для целей хоть и недозволенных, но естественных, я увидела, как моя мистическая сестра нагнулась и вытащила из-под забрызганного краской мольберта черный мешок. Он был сшит из бархата, большой и, похоже, тяжелый. Вставая, она отодвинула мешок ногой в сторону, так что звякнули два скарабея на ее лодыжке. Твердые углы мешка наводили на мысль о раковинах, камнях, костях, а то и о чем-то похуже… Может быть, в мешке что-то живое? Или Себастьяна собирается выпустить на волю каких-нибудь разбегающихся во все стороны жуков, крабов или грызунов?.. Когда я сделала шаг к зеркалу, Себастьяна рассмеялась: