Цель африканских путешествий моего нового знакомого была следующей: в своем доме близ Лиона он уже много лет имел «cabinet de curiosites» [156] , как он его называл, которым очень гордился. В этом салоне «изящных украшений» он демонстрировал «за небольшое вознаграждение» такие, например, objets [157] , как «засоленные останки двух взрослых зеленых обезьян, умерших, конечно, естественной смертью». В перечне диковинок упоминались также: мумия ребенка времен Птолемеева царства («Там все имеет свою цену, надо только найти нужного туземца»), покрытый лаком крокодил, «длинный, как бревно», зубы кашалота с вырезанными на них морскими видами, несколько чучел росомах, которые «выглядят как живые». По мере того как он рассказывал, мое отвращение к нему росло, а интерес пропадал, пока месье Либоде не дошел до того, что, очевидно, считалось особенно ценным экспонатом.
– У меня есть, – весьма доверительно сообщил он, – утяжеленная игральная кость герцога Орлеанского.
– Non! [158] – восторженно воскликнула я. (Тут меня и посетила идея.)
– Oui! – настаивал он, и я, в свою очередь, по-заговорщицки придвинувшись поближе, спросила:
– Месье, не интересуют ли вас сувениры… de l’ancien regime?
Его глаза широко раскрылись. Когда я поспешно вышла из кофейни вслед за ним, он часто и тяжело дышал, словно выбившаяся из сил собака, но вскоре обрел привычную походку – враскачку, ловко помогая себе тростью с набалдашником из слоновой кости, так что мы достаточно быстро добрались до берлина. Вскоре мы договорились о продаже кареты, и я распрощалась как с месье Либоде, так и с ней. Подумала, не предупредить ли его о наводнении, но не стала: возможно, Рона отступила – ведь Мадлен уже не станет волновать ее воды. За берлин я получила хорошие деньги – вдвое больше, чем первоначально предлагал месье Либоде. Торгуясь, я обнаружила в себе нечто вроде вкуса к коммерции: доставляет удовольствие , когда знаешь, что написано на монетах и банкнотах, а я наконец научилась в этом разбираться. (Я тогда подумала вот что: если уж такой надутый болван действительно стал в этом мире богатым… если он смог, почему бы и мне…)
А теперь надо спешить… (Я только что вновь взялась за перо, а до этого вставала из-за своего маленького столика, чтобы из единственного иллюминатора каюты взглянуть на далекий, но быстро приближающийся берег. Да, это порт Ричмонд в штате Вирджиния. О городе я не знала ничего, о штате – только то, что Джефферсон называл его своим домом.)
…Расставшись с берлином, я вынуждена была подумать, как мне теперь добираться до Марселя. Я без труда решила эту задачу, заказав место в дилижансе, который должен был отправиться из Арля на следующее утро, ровно в девять часов. Маршрут не предполагался прямым, но это не имело значения. Новая луна пришла и ушла, и я уже никуда не спешила.
Я вернулась в свой двухкомнатный номер, когда начало смеркаться, чрезвычайно довольная удачной сделкой с толстяком и в то же время раздосадованная тем, что не встретила Арлезианку. Со мной был увесистый груз – трофеи, собранные в книжных лавках города. Этим вечером сын весьма сговорчивого портного, которого я отыскала на близлежащей улочке, должен был доставить мне два новых костюма: портной за двойную плату подрядился сшить их вдвое быстрее обычного. Я изрядно устала, но была в приподнятом настроении. Кровь так и играла в жилах, и я сомневалась, сумею ли сегодня уснуть. Утром предстояло ехать в Марсель, и вновь мысли о матросах и морском путешествии несколько меня охлаждали. (Забавно: теперь, когда я уже почти пересекла океан, понимаю, что это совсем не страшно, – ритмичная качка, тишина моря доставляют мне даже удовольствие… Но я сочувствую и прежнему своему «я», полному боязни перед морем.)
Я послала сына хозяйки за бренди и была весьма признательна ей, когда она сама принесла мне в номер бутылку и почти чистый хрустальный бокал. Куда меньше обрадовал меня предложенный ею кусок соленой свинины с ломтем черного хлеба, который приходилось размачивать в чашке с бульоном, иначе я рисковала оставить в хлебной корке зуб или даже два. Я открыла окна, чтобы слышать успокаивающие звуки города. Лунный полумесяц стал больше, но светил не слишком ярко. Холодало, слышался стук закрываемых на ночь оконных ставней.
Я поела. Несколько раз глубоко вздохнула, зная, что это может меня успокоить. Несмотря на усталость в тот вечер в Арле, я не смогла устоять перед желанием перелистать некоторые из купленных книг – исторических, а также выбранных наугад трактатов, в большинстве своем так или иначе касающихся нашего «черного искусства». Хорошо, что у меня сейчас нет времени, поскольку мне трудно объяснить то удовольствие, которое получала я от этих книг… разрезая непрочитанные страницы серебряным ножичком, специально купленным для этой цели, ощущая исходящий от толстой, жесткой бумаги аромат знаний, соперничавший с ароматом бренди…
В конце концов (даже не знаю, который был час) глаза мои до того устали, что начали слезиться, хоть я и пыталась продолжить чтение. Веки налились тяжестью, и сон вступил в свои права, как ни велик был мой интерес к лежащим передо мной книгам, как ни волновалась я и ни мучилась от неразрешенных вопросов.
Оставив книги сваленными кучей на маленьком столике, придвинутом к открытому окну, я поместила на него и остатки ужина (картина очень напоминавшая ту, что мне приходилось видеть в малой библиотеке С***). Я встала из-за стола и начала готовить постель ко сну: взбила плоскую подушку и застелила тонкий матрац грубой льняной простыней.
И тут я обнаружила под подушкой пару грязных коротких панталон цвета индиго и сразу поняла, кому они принадлежат: в тот же миг я почувствовала столь знакомый мне холод.
Я обернулась: да, он стоял там, перед открытым окном, его красоту еще более подчеркивало мерцание фонарей, только что зажженных на улице, свет звезд и луны… Ромео. Это был Ромео.
Прошло всего мгновение (если бы только можно было задержать этот миг, столь быстротечный, столь прекрасный), и я поняла, что это всего лишь иллюзия.
– Зачем? – спросила я отца Луи – ведь именно инкуб предстал передо мной в обличье Ромео. Глаза мои наполнились слезами, но слезы не желали литься, точно так же, как иллюзия не желает мириться с правдой. – Зачем? Я же говорила тебе, Луи, меня не интересует…
– Чтобы отблагодарить тебя, – сказал священник голосом юноши, голосом Ромео. Он подошел ко мне, обнаженный, обнял руками Ромео и поцеловал украденными у него же губами и… И я не смогла не ответить поцелуем на поцелуй.
– Мне следовало знать, что ты не оставишь меня в покое, – вздохнула я. Его крепкая шея была холодна, но мне показалось, что эта прохлада зажгла огнем мои губы, когда я целовала его, игриво кусала за ухо, стыдливо шептала: – Говори его голосом…
– Да, – отвечал Ромео, – тебе следовало это знать.