Дальше она объяснять не стала, сделав это несколько позднее. Выпрямившись, она принялась разматывать обвивавший ее шею синий шелковый шарф. Он соскользнул, обнажив одну из ее полных грудей, высокую и тяжелую. Себастьяна даже не сделала попытки ее прикрыть.
– Последний вопрос.
Одна я сидела, причем как на иголках. Ромео сновал между столом и кухней, унося фарфор и серебро. Асмодей голыми руками брал из камина пригоршнями золу и посыпал ею язычки пламени, пробивавшиеся тут и там из-под непрогоревших поленьев.
– «Как я буду жить?» Гм, тема довольно широкая. Но раз вопрос задан, на него нужно ответить. В студии ты найдешь, когда туда вернешься, две книги. Черная принадлежит мне. Вернее, я ее написала. Это моя «Книга теней». Проще говоря, там записаны те уроки, которые я извлекла из своей жизни. В ней история моего ученичества, моего, так сказать, «неофитства». Другая же книга, в красном переплете, твоя. Она чистая; тебе предстоит ее написать. Это твоя «Книга теней», потому что за свою жизнь каждая ведьма должна написать такую книгу или даже несколько таких книг. Прочти мою. Перепиши из нее все, что сочтешь полезным. Постарайся воспользоваться ею с толком, чему-нибудь научиться. Доверься и научись. В ней все, что я знаю сама… А теперь всем доброй ночи.
И она проворно выскользнула за дверь, призвав Асмодея «к ноге» каким-то особенным тихим свистом, а может быть, шепотом. Тот же, словно не в силах удержаться, встал и, прежде чем откликнуться на зов Себастьяны, торопливо подошел ко мне сзади и огромной своею ручищей потянулся к моей груди; пальцы его воровски зашарили по ней, я почувствовала щипки и услышала его смех, но Себастьяна шикнула на него, пугающе и протяжно, и он перестал… Я почувствовала, как что-то твердое уткнулось в мою спину, но не могла понять, что это, пока не обернулась и не увидела… выпуклость там, где свободная полотняная рубаха Асмодея слегка нависала над его черными панталонами. Я еще долго сидела в прострации, молча глядя на дверь, через которую они вышли.
– Не слишком обращай на него внимание, – посоветовал Ромео, все еще продолжавший носить из столовой на кухню то одно, то другое. – Когда Себастьяна поблизости, он, как правило, всего лишь очень большой грубиян.
Я предложила свою помощь, однако Ромео поблагодарил и отказался; да и предложение мое было сделано из чистой вежливости: едва ли я была сейчас на что-либо способна. Меня объяли смятение и страх, так что я просто сидела и думала.
Умру ли я?
Кто я?
Кем являются мои спасители?
Почему меня спасли?
Как я буду жить?
Все пять вопросов заданы, и на каждый получен ответ. Как так получилось, что я по-прежнему ничего не знаю? Ответы затерялись среди множества новых вопросов, которые они породили.
Наконец я встала и подошла к угасающему камину. Пока я смотрела на дымящуюся золу, размышляя, смогу ли я сама вызвать призраков, в столовую вернулся Ромео.
– Ведьмы нуждаются в сне, так же как и юные бретонцы, – повторил он слова Себастьяны, и на губах его заиграла мудрая улыбка. – Я уверен, что факелы зажжены, однако на вот, держи на всякий случай… – И он вручил мне фонарь.
Вернувшись в студию, я и вправду нашла там две книги, о которых говорила Себастьяна. И хотя она описала их, сказав, что черная – ее, а моя – красная, такое описание нельзя назвать исчерпывающим.
Это были большие, толстые книги ин-кварто. Бумага – толстая, слегка вощеная, типа веленевой. Поверхность листов хотя и была довольно скользкой, но чернила на них ложились хорошо. Первые страницы в книге Себастьяны, которые я внимательно просмотрела, оказались в прекрасном состоянии, хотя и были написаны довольно давно, а может быть, воск нанесли позднее, чтобы написанное лучше сохранялось? Нет, я обнаружила, что чистые листы моей книги были из бумаги того же качества. Обе книги были величиной с Библию. Да, они очень напоминали те ее издания, которые используются в церкви: золоченый обрез, тисненые корешки.
Я взяла мою книгу с того места, где она лежала на секретере. Какая тяжелая! Приходится держать обеими руками. Переплет, обтянутый сатином цвета бычьей крови, – трепещущий под моей рукой, дышащий… словно живой. А на передней стороне обложки вышита первая буква моего имени – большая, с затейливыми завитками. В том же стиле, что и заглавная S на книге Себастьяны. Похожи, как две сестры. Только моя вышита черными, золотыми и красными нитями, причем оттенков красного цвета насчитывалось около десятка. Это была вышивка, и очень тонкой работы, но все же она мне напомнила те средневековые манускрипты, поля которых монахи так любили украшать орнаментами, красочными миниатюрами, тщательно выписывая их кисточками, состоящими из одного-единственного волоска, кропотливо трудясь над ними, пока работу не останавливала наступавшая от крайнего напряжения зрения преждевременная слепота.
В тот вечер я впервые открыла мою книгу, желая начать писать в ней, словно чтобы еще раз самой себе доказать, что все, ставшее мне известным, действительно правда. В ней еще ничего не было написано – ничего, кроме надписи на фронтисписе у верхнего внутреннего угла. Почерк – убористый, не слишком округлый и очень изящный – был мне знаком. Он, конечно же, принадлежал Себастьяне, которая написала: «И если пагуба никого не коснется, то да будет так. S.».
Всего одна буква вместо подписи.
Я открыла черную книгу, написанную Себастьяной. Местами ее переплет выгорел и стал серым. В корешок для прочности был вставлен серебряный стержень. Было видно, что страницы в ней старые: некоторые были надорваны, другие – в пятнах. Они казались более хрупкими, чем еще не тронутые пером страницы в моей книге. Но, вне всяких сомнений, она была рассчитана на века, сшитая вручную, как это делали прежде, тщательно переплетенная. Все страницы были исписаны – одна за другой, слева направо, строчка за строчкой, опрятным и разборчивым почерком Себастьяны. На фронтисписе красовалась все та же буква «S», дополненная сидящей на нижнем завитке жабою; она была искусно раскрашена. И здесь я нашла автограф дарительницы:
«Tutto a te mi guida.Сiao, soror mystica…»
«Все влечет меня к тебе, – мысленно перевела я с итальянского. – Прощай, мистическая сестра…»
Ниже стояла подпись некой Теоточчи и дата, проставленная тою же рукой: Венеция, 19 мая, 178 год.
Я открыла книгу наугад и начала читать запись, помеченную шестым августа 181 года.
«Истоки – Я тоскую по старому Парижу – Русские друзья»
В мое время в Париже можно было поужинать где угодно без малейших затруднений – все решал ваш выбор. В течение многих лет я всячески пытаюсь передать ощущение учтивости, легкой грации, приятности манер – все то, что делает Париж таким очаровательным местом. В ту пору правили женщины – революция низвергла их с трона.
Мы встречались в девять, ужинали в половине десятого. Компания была многочисленной и разнообразной: никто не думал ни о чем, кроме развлечений. Разговоры о политике не поощрялись. Мы непринужденно болтали о музыке, искусстве, литературе, делились свежими анекдотами. Рекой текло вино, мы разыгрывали шарады. Получалось восхитительно: недаром многие из нас подвизались на парижских подмостках.