По заданию графа Шварц поехал в Россию. С помощью связей Сен-Жермена он сначала устроился учителем музыки к цесаревне Елизавете, а затем, с подачи все того же графа, определился в посольство, отправляющееся в Китай. Возвратившись из этого путешествия, Шварц неожиданно воспылал страстью к наукам (опять-таки по наущению Сен-Жермена). Он скопировал секретную карту шведского полковника Кроньиорта (которую ему любезно предоставили шведские агенты графа), изображающую оба берега Невы начиная с Финского залива и по Александро-Невский монастырь включительно.
Благодаря карте Шварц и попал в Академию Наук. 15 апреля 1740 года его зачислили в штат на должность инженера. За него ходатайствовал сам академик Делиль, что предполагало быстрое продвижение по карьерной лестнице.
Имея академическое прикрытие, Шварц мог держать руку на пульсе всех событий в Петербурге. Он быстро обзавелся нужными связями (Шварц был на дружеской ноге с гоф-медиком Санхецем и лейб-медиком Лестоком, состоящим при великой княгине Елизавете Петровне) и служил для графа Сен-Жермена неиссякаемым источником разнообразных сведений из жизни высшего света Российской империи.
Сен-Жермен читал: «…Граф Остерман чрезвычайно работоспособен, очень ловок и неподкупен. С другой стороны, он сверх меры недоверчив и часто дает волю своей подозрительности. Он не выносит, чтобы кто-то был ему равен или выше его по положению. Граф хочет сам решать все дела, а прочие должны только поддакивать и подписывать. У него особая манера говорить так, что лишь очень немногие его понимают. Все, что он говорит и пишет, можно понимать по-разному. Он мастер всевозможных перевоплощений, редко смотрит людям в лицо и часто бывает растроган до слез, если считает необходимым расплакаться.
Остерман избегает света гласности и блеска двора. Он культивирует тайную дипломатию внутри и вовне. Он не проводит совещаний с министрами и предназначенными для этого инстанциями, принимая все решения исключительно по своему усмотрению. Дела и отчеты попадают не в коллегии и ведомства, а по его указанию все приносятся к нему домой. Остерман, действительно больной подагрой, под предлогом, что у него ноги не ходят, старается решать как можно больше государственных дел за домашним письменным столом.
В своем дворце, ограниченном с западной стороны Петровской площадью, а с севера — берегом Невы, Остерман дает официальные приемы, устраивает балы, принимает членов правительства, иностранных дипломатов, ученых, художников и даже своих немецких земляков. Он живет открытым домом — открытым для искусств, музыки и философских бесед, которые он особенно любит. Коллекция живописи и богатая библиотека Остермана столь же знамениты, как и пресловутая запущенность его дома и собственная неряшливость».
Дочитав записку, граф Сен-Жермен откинулся на спинку кресла и задумался. Ему очень нужно было встретиться с Остерманом. Но за те два месяца, что он провел в Петербурге, графу так и не удалось поговорить с главой российского правительства накоротке. Мало того, они не были даже представлены друг другу, что и вовсе смущало Сен-Жермена. В конечном итоге граф понял, что Остерман избегает его. Почему?
Вопрос был из разряда очень сложных. Докладная записка Шварца немного добавила к образу Остермана, который сложился в голове Сен-Жермена под влиянием донесений тайных агентов и собственных наблюдений. Скорее всего, думал граф, Остерман до сих пор не мог составить определенного мнения о его персоне. Поэтому он считает себя не готовым к встрече с графом — у него просто нет козырей против Сен-Жермена, чего опытный политик и дипломат просто не может себе позволить.
А то, что Остермана очень интересует личность Сен-Жермена, можно было догадаться по большому количеству фискалов, от которых граф не мог избавиться ни днем, ни ночью. Лишь благодаря неутомимости и пронырливости Фанфана, уже вполне освоившегося с реалиями русской жизни и чувствовавшего себя в Петербурге, как рыба в воде, граф мог более-менее свободно сноситься со своими агентами и добывать нужную информацию.
Поначалу и за Фанфаном был установлен негласный надзор, но вскоре в приказе тайных дел решили, что мальчишка не представляет никакого интереса и его оставили в покое. Фанфан, зная, что за ним ведут наблюдение, валял совершеннейшего дурака, при этом сохраняя на своем живом смуглом лице выражение детской наивности и не шибко большого ума.
«Может, мне в состоянии помочь кто-то другой? — подумал граф. — Например, тайный советник Бестужев. Да, это еще та бестия, и он, конечно же, не упускает меня из виду. Точь-в-точь, как Остерман. Поди знай, какие шпионы служат одному, какие другому. Но Бестужев, в отличие от хитроумного, но чересчур прямолинейного Остермана, большой мастер интриг. И он не упустит момент поиграть со мной в игру, которую я могу ему предложить. Это вариант… И все же мне больше импонирует Остерман. Все его хитрости шиты белыми нитками. А вот Бестужев, как сама Московия — скрытный, загадочный, непредсказуемый, хотя внешне само добродушие и покладистость. Играть против него очень опасно, а с открытым забралом — тем более…»
Два месяца поисков Десницы Господней оказались напрасными. Граф никак не мог найти потаенное место, в котором хранилась реликвия. А что такой тайник существовал, Сен-Жермен совершенно не сомневался. При аресте Долгорукова не были найдены фамильные драгоценности, в том числе и сабля дамасской стали, подаренная князю польским королевичем Константином. Поскольку этот вопрос не был главным, следствие не стало акцентировать свое внимание на этом факте.
Где может находиться Десница Господняя? В Раненбургской крепости? Там князь Сергей Долгоруков вместе с семейством находился в ссылке с 1730 по 1736 год. Нет, это вряд ли. В рапорте гвардии подпоручика Петра Румянцева, который арестовал князя, указывалось, что обыск в сельце Фоминки, где на тот момент проживал Долгоруков, был произведен весьма тщательно и, кроме наличности в сумме 8125 рублей, ничего не дал. И уж тем более скрупулезно были досмотрены все вещи, которые семейство князя взяло с собой в Раненбург.
Или в рязанской деревне Корино — любимом месте летнего отдыха князя Сергея? Там у него была усадьба, но ее конфисковали. Место не очень надежное для тайника, в котором могли храниться фамильные драгоценности, и весьма отдаленное. А жена князя, Марфа Петровна, дочь вице-канцлера Шафирова, весьма симпатичная особа, любила блистать на царских балах во всеоружии. Значит, тайник в Петербурге! Скорее всего. У князя был дом и в Москве, но Марфа Петровна не очень привечала старую столицу и бывала там редко.
«Если тайник здесь», — размышлял Сен-Жермен, значит, он находится в доме князя на Мойке, возле здания Конюшенного ведомства. Дом опечатан и стоит пустой. На него наложила лапу царская казна. Но ведь никто не запрещает поселиться там временно, взяв дом в аренду. Граф Сен-Жермен имеет полное право попросить себе такую привилегию. И мотив вполне достоверный — ему надоели гостиничные номера. Даже в таком приятном заведении, как герберг Петера Милле. А за ценой он не постоит.
Но все упиралось в Остермана. Только он мог дать соизволение на аренду дома князя Долгорукова. Или сама императрица. Однако до нее высоковато добираться, да и негоже обращаться к владетельной персоне с такими пустяками. Остерман находится пониже, но он забрался в свою скорлупу и оттуда его никак не выковыряешь. Дать взятку? Не возьмет. Другой бы на его месте взял, но только не Остерман.