Только своевременное вмешательство господина д’Антрега спасло лицо капитана де Турзеля.
– Господа, что я слышу? Вы затеваете новую ссору? Ни слова больше! Это дело не должно зайти дальше, иначе вам грозит величайшее неудовольствие Месье. Вы поняли меня, господа?
Андре-Луи и Турзель поклонились друг другу и разошлись, и юноша отправился в свою гостиницу, ощущая безразличие ко всему, что его окружало.
Наконец после долгого ожидания огромные прусские и австрийские легионы, усиленные отрядами французских эмигрантов, двинулись вперед. Лонгви был осажден, [196] и кампания «За Трон и Алтарь» началась. Она началась бы и месяцем раньше, если бы не капризы прусского короля, Агамемнона этого освободительного воинства.
Месяц назад, когда все уже было готово и погода стояла прекрасная, сей прусский колосс обрушился, как снег на голову, на Кобленц и на Карла Вильгельма Брауншвейг-Вольфенбюттельского, подлинного главнокомандующего с отличной военной репутацией. Отложив выступление, его величество принялся тратить драгоценное время на смотры, парады и празднества в честь еще не завоеванной победы.
Братья французского короля, наделенные не бо́льшим военным талантом, чем прусский монарх, охотно включились в эти увеселения и даже потратили на них крупные суммы из одолженных им денег, которые и без того таяли с поразительной быстротой. Конде – единственный солдат в компании принцев – тем временем сидел в своем лагере под Вормсом и раздраженно проклинал задержку, которая играла на руку неподготовленному противнику. Он сетовал, и не без оснований, на то, что невидимая рука удерживает союзников от решительных действий, только и гарантирующих успех.
Но вот наконец со всеми проволочками было покончено. Правда, дождь превратил рейнские земли в грязное месиво, но так ли это важно? Принцы немедленно присоединились к армии эмигрантов и по крайней мере делали вид, будто командуют ею под общим руководством Конде и маршала де Бройля. Их дамы – а именно жена одного и любовницы обоих – готовились покинуть Кобленц.
Мадам [197] (жена старшего) должна была отправиться ко двору своего отца в Турин. Но поскольку король Сардинии был хорошо осведомлен о расточительности своих зятьев (как известно, все братья имели неосторожность жениться на принцессах Савойских), он строго ограничил свиту ее высочества. Впрочем, нескольким фрейлинам все же позволили сопровождать принцессу. Помимо госпожи де Бальби и госпожи де Гурбийон, Мадам намеревалась взять с собой мадемуазель де Керкадью, однако этому намерению воспротивилась госпожа де Бальби; но ее вмешательство (как это часто бывает, когда мы пытаемся противостоять судьбе) в конечном счете только ускорило то, что она всеми силами старалась предотвратить. В один из дней эти попытки побудили госпожу де Бальби прибыть в карете курфюрста к дверям гостиницы «Три короны».
Случилось так, что господин де Керкадью, страдавший от холода, сырости и общего недомогания, в тот день отправился в постель раньше обычного, а Андре-Луи сидел в одиночестве над книгой, когда в гостиную пожаловал лакей и объявил о визите графини. Андре-Луи, теряясь в догадках, согласился выступить в роли доверенного лица своего крестного и передал, чтобы гостью проводили к нему.
Войдя, графиня небрежно сбросила на руки слуги легкий плащ и мантилью, и ее присутствие, казалось, озарило сиянием длинную мрачную комнату. Госпожа де Бальби извинилась за визит в неурочный час и выразила сожаление по поводу болезни и отсутствия господина де Керкадью. Андре-Луи поймал себя на том, что с удовольствием слушает эти ничего не значащие вежливые фразы, настолько приятен и мелодичен был голос посетительницы.
– Впрочем, дело мое в каком-то смысле больше касается вас, чем вашего крестного, господин Моро.
– Сударыня, ваша память делает мне честь, – ответил молодой человек, удивленный легкостью, с какой его имя слетело с губ знатной дамы. Он поклонился и предложил гостье кресло у камина, недавно оставленное господином де Керкадью.
Засмеявшись, госпожа де Бальби опустилась в кресло. Ее смех ласкал ухо, словно нежная трель певчего дрозда.
– Подозреваю, что вам присущ грех скромности, господин Моро.
– Вы считаете скромность грехом, сударыня?
– Разумеется, поскольку она мешает выражению чувств. – Графиня устроилась поудобнее и разгладила складки пышной юбки.
Когда-то Анна де Комон де ла Форс имела несчастье выйти замуж за эксцентричного и распутного графа де Бальби, который обращался с ней дурно и жестоко, пока наконец не сошел с ума и не скончался. На вид графине было лет двадцать пять – тридцать пять; в действительности же ее возраст приближался к сорока годам. Маленькая, изящная, с прелестными живыми глазами, она, хотя и не производила впечатления красавицы, излучала неотразимое очарование, засвидетельствованное всеми ее современниками. Взгляд этих изумительных темных глаз, казалось, обволакивал теперь Андре-Луи, бросая ему вызов. Можно было подумать, что графиня флиртует с ним.
– Я обратила на вас внимание в Шенборнлусте в день вашего приезда, и, откровенно говоря, меня восхитило хладнокровие, с которым вы держались. Не знаю другого качества, которое больше шло бы мужчине.
Андре-Луи собирался было возразить, но блистательная велеречивая дама не ждала ответа.
– На самом деле именно ради вас я приехала. Вы возбудили мое любопытство. Ах, не волнуйтесь, господин Моро, я не хищница и не считаю своим долгом вызвать ответный интерес.
– Как вы могли подумать, сударыня, что я жду уверений, лишающих меня столь лестной иллюзии?
– А вы острослов, господин Моро. Ну да, этого следовало ожидать, вы ведь были писателем, насколько мне известно.
– Кем только я не был, сударыня.
– Ну а теперь вы влюбленный, и это самое высокое из всех призваний. О, поверьте моему опыту, ни один мужчина не может достигнуть большего, ибо любовь возносит его к таким высотам, которые недоступны ни в чем ином.
– Ваши возлюбленные, безусловно, достигли их, сударыня.
– Мои возлюбленные! Вот как. Вы так говорите, словно их счет идет на десятки!
– Сколько бы их ни было, сударыня, они ваши навсегда.
– О, боюсь, я потерплю поражение в этой словесной дуэли и взываю к вашему милосердию! – с притворным отчаянием и с лукавством в глазах воскликнула графиня и задорно вздернула носик. – Так вот, меня привело сюда дело, касающееся больше вас, чем господина де Керкадью. Следовательно, нам нет нужды тревожить его. Кроме того, мне будет нелегко сказать то, что я собираюсь сказать, а в таких случаях всегда лучше беседовать наедине. Надеюсь, вы проявите столько же понимания, сколько и сдержанности.