А другие персонажи странные. Видят то, что спрятано от глаз других, ищут от моря погоды, зачем-то боятся обыденности. Их считают мечтателями, сумасшедшими или одержимыми. Но именно они тащат за собой сюжет, попадают в интересные ситуации или бросают вызов — всё равно кому: богу, дьяволу или — вот — птицам. События нас никогда не пропускают. Заглатывают, жуют — смачно и подолгу. Зато потом у обычных людей наступает «жили долго и счастливо», а мы продолжаем идти и искать дальше. До самой смерти, если она и вправду что-то заканчивает. Бродим на границе.

— Между чем?

— Между вашим миром и настоящим. С одной стороны, я родилась здесь, и мне иногда до смерти хочется, чтобы «долго и счастливо». С другой стороны, я вижу их, но они меня никогда не примут. Разве что захотят съесть.

— Съесть?

— Я так думаю. А проверять на практике, насколько истинно эта мысль, почему-то не хочется. Вот и получается, гонит меня ужас, а тянет к себе — невозможное. Вечный двигатель. Иногда даже забавно.

Макс попытался ободряюще улыбнуться, но губы почему-то дрожали и улыбки не получалось. Он протянул руку и погладил Элю по волосам. Те распушились и чуть слышно затрещали от статического электричества. Девушка вздохнула:

— Сейчас еще ничего, а зимой бьюсь током, как на практикуме по физике. Помнишь в учебнике, в разделе электричество, было про огни святого Эльма?

— Ага. Название красивое, но никогда не видел.

— Вот я вроде них. Развожу огонь загадочный и бесполезный вместо того, чтобы подкидывать дрова в костер, у которого и отогреться можно, и мамонта пожарить… И никого не приманишь. Ноутбука-то не жалко, но вот сердце собирать по кусочкам уже устала.

Эля отвернулась и прижалась лбом к стеклу.

До самой посадки они не разговаривали, а потом девушка тряхнула рыжей челкой на прощанье и будто испарилась в толпе.

Симеиз — городок возле скалы Дивы — оказался зеленым и уютным, но от самого моря до верхнего шоссе завален мусором. Днем не было даже смысла идти в сторону пляжа — не протолкнуться от красных, будто вареных тел, разносчиков кукурузы и пронзительно визжащих детей.

С темнотой легче не стало — на берег обрушился вал попсы из окрестных дискотек. Макс до трех утра ворочался под влажной от пота простыней, пытаясь заснуть, а потом плюнул и, ругая себя за безрассудство, поднялся и стал зашнуровывать кеды.

На тропинке к морю почти никого не было, на лестнице с тонкими железными перилами, ведущей на вершину Дивы — тем более.

— Таких дураков только поискать, — бормотал Макс, чувствуя, как перила дрожат под порывами ветра. Похоже, надвигался шторм.

* * *

Макс сбил Элю на камни, чуть было не скатившись вниз. Над ними глухо захлопнулся гигантский клюв и через мгновение распался на стаю обиженно вопящих ворон. Некоторые из них еще раз попытались добраться до жертвы, но шмякнулись о скалу, не справившись с порывами ветра, и были смыты дождем вниз. Ветвистая белая молния ударила в Диву, разогнав остатки неудачливых птиц.

— Ты цела? — Макс пытался перекричать ветер. — Вытащил из-под девушки руку, сморщился от боли — кожа была свезена чуть ли не до кости.

Эля охнула:

— Кажется, ребра сломаны.

И разжала ладони. В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка. В волнах далеко внизу заплясали изумрудные искры, и звезды вынырнули из-за туч.

— В учебнике он выглядел не так, — Макс наклонился и вдохнул свет широко открытым ртом. Сердце забилось, как птица в клетке, под диафрагмой развернулись крылья, и почему-то захотелось петь.

Эля серьезно посмотрела на него, отряхнула ладонь от синих искр и улыбнулась:

— Счастливого пути тебе.

В горсти плескалась прозрачная голубая бабочка.

Горячий шоклад

Ко мне на предплечье запрыгивает кузнечик. Поводит треугольной головой, потирает одну зеленую лапку о другую. Раньше я бы, наверно, затаил дыхание и стал прикидывать, как его поймать… Но сейчас мне, во-первых, лень, а во-вторых — другую руку пришлось бы доставать из-под головы Сони. Поэтому я просто наблюдаю за тваринкой, прикрыв глаза — свет дробится в кристалликах соли на ресницах, и вокруг кузнечика колеблется маленькая радуга.

— Саш, иди купаться!

Я мотаю головой в ответ, кузнечик пугается и, раскрыв крылья, с жужжаньем уносится прочь.

— Потом греться будешь! Все лето впереди!

Но я уже накупался до синевы губ в ледяной майской воде и теперь лежу на берегу, как тюлень. Отогреваюсь и сплю.

Девчонки тоже остаются загорать.

Гибкая Соня с каштановыми кудрями и миндалевидными карими глазами. Просто зной. Говорят, она танцует сальсу. Я бы поглядел. Судя по всему, Соня не против — когда я предложил ей положить голову мне на ладонь, «чтобы удобнее было», не отказалась. Напротив, прижалась мокрым затылком, зажмурилась и широко улыбнулась. Многообещающе.

Ира закуривает одну сигарету за другой, кривит уголок рта, выпуская дым. Бледная до синевы, с огромными черными глазищами, худая, как вешалка. Длинные пальцы, цветастое парео, мундштук из агата. Нервная и утонченная до оскомины девочка-истеричка. Говорят, приехала на подкурсы в академию парапсихологии откуда-то из Благовещенска. На нее засматривается Валерка.

Близняшки Света и Стелла, смешливые рыжие девицы — двойной набор веснушек, толстых щек и бюстов пятого размера. Воплощенная жизнерадостность. Не понимаю, что они делают в нашей компании. Хотя… чужая душа — потемки. Мало ли.

Пацаны в воплями и брызгами забегают в воду. Борются, как маленькие, и ржут, как стая гиббонов в Пекинском зоопарке, не обращая внимание на пляшущие в волнах прошлогодние гнилые водоросли, мусор и укоризненные взгляды мамаш, которые притащились на косу гулять с детьми.

Если закрыть глаза, можно представить, что мне снова двенадцать лет, я опять в лагере, и воспитательница орет: «Ребята, главное — за буйки не заплывать!», но ребята не слушают — да и как тут услышишь? гам, шум прибоя, свист ветра и смех.

Что-то падает мне на голову. Я запускаю свободную руку в волосы и нашариваю кузнечика. Интересно, то же самый? Отрываю ему одну из лапок и смотрю, как он криво подпрыгиваем между камнями, уходя в сторону прибоя.

— Изверг, — Ира, оказывается, наблюдает за мной.

— Все там будем.

Это лето обещает быть долгим. Даром, что последнее.

* * *

Для нужд «шоколадной» промышленности используют три основных типа какао. Самый ароматный из них — «Criollo» («креольский»), на втором месте стоят дающие 80 % всего мирового урожая три подтипа какао «Forastero» («чужой»), на третьем — «Calabacillo» («тыквочка»). Благодаря активной работе селекционеров на современных плантациях выращиваются также и новые типы деревьев, полученные путем скрещивания трех основных.