Лет в пятнадцать Лина уже знала, что ее тело стоит больше, чем среднестатистический счет в солидном банке, поэтому душа должна вести себя соответственно. Читай — не делать глупостей и держать планку. Когда Лина смотрела на себя в зеркало, то всегда думала о том, какая же это высокая планка, черт побери.
Душа паниковала. Лина разбивала в ярости костяшки о планшет, когда понимала, что не знает, как нарисовать скорость, как изобразить полет, как представить опасность. Стихи о свободе и полной жизни получались тусклыми и безжизненными, как осенние листья, пролежавшие до весны под слоем снега. Строки не складывались. Нельзя творить о том, чего ты не знал и никогда не пробовал.
…
— А ты пробовала любить?
— О, да, как раз любить я и пробовала. Это же не запрещается.
— И как она, любовь? Помогает творить?
Лина поежилась. Они сидели на краю виадука через озеро. По мосту как раз пролетал состав, грохоча и разгоняя смешных серых птиц, похожих на гибрид нырка и цапли. Они обиженно покрикивали поезду вслед и усаживались обратно на облюбованные краешки свай, задумчиво подбирая под себя несуразные длинные ноги.
— Ну, как тебе сказать. Сначала мешает, потому что ни на стихи, ни на рисунки не остается времени. А потом… потом творить уже поздно. Нужно действовать.
— И ты действовала?
— Угу.
…
Лина набрала номер его скайпа и замерла на мгновенье, склонив голову на плечо и прищурив глаза. Иногда ей казалось, что так можно поймать что-то интересное среди всех чужих цифр, номеров и слов, пока программа соединяет тебя с тем единственным, который тебе нужен именно сейчас. Или именно всегда. Для настоящего момента между этими постулатами разницы нет.
Скайп коротко выругался и мигнул. Сбой в программе, не иначе. Лина потянулась к клавиатуре, чтобы перезагрузить коннект, но краем глаза увидела на мониторе движение. Какая-то незнакомая девица. Через секунду она поняла, что это чужой разговор. Через две секунды — что не совсем чужой. А уже через минуту пожалела о том, что вышла в сеть сегодня, и вчера, и вообще два года назад.
«Вы хотите выйти из скайпа?» — разбилось в глазах на голубые снежинки, замерзло в горле горстью ледяной крупы. Стало нечем дышать. Лина легла щекой на кристаллический планшет. Щека горела, и носу тоже было жарко. Лед из горла поднялся выше, в носоглотку. В глазах защипало. «Держи планку», — прошипела Лина и сжала зубы. Один из них от этого скололся, но было уже всё равно. В голове развернулось пышным цветом битое бутылочное стекло.
…
— Понимаешь, никто не спросил меня, хочу ли я жить. Хочу ли существовать. Они могли себе позволить меня — и хоп, родилась Лина. А если я захочу умереть? Это же катастрофа, гибель капиталовложений. Меня будут хватать за руку, тащить тягачом с того света и прибивать к этому намертво. А если мне всё это не надо? Если на деньги — наплевать?
— Редкое мнение, — задумчиво проговорил Рей. — Веков десять назад, когда людей рождалось достаточно, тебя бы еще поняли. Хотя уже тогда бы — не одобрили. Пугали бы преисподней и прочими приятностями. А сейчас, когда нас всё меньше… С жизнью носятся так, как будто это ценность apriori. Какая бы она ни была: злая, уродливая, бесполезная… Она жизнь, она стоит денег, она — главный объект государственной пропаганды. И этого достаточно.
— Но мне-то — недостаточно.
— Мне тоже. Я эту любовь к жизни, пожалуй, никогда не понимал.
— Чтобы что-то понять, нужно что-то сделать, — Лина подняла глаза и уставилась пустыми глазами горизонт за спиной Рея. Через минуту он спросил:
— И как?
— Что «как»?
— Как там? Где нет жизни?
…
— Да я уже на три четверти киборг, — жаловалась Вигдис. — Каждый раз, вроде, наверняка всё продумываю. Но всё-таки, на случай провала, обставляю это как несчастный случай. До последнего ни разу не попалась. И под поездом была, и с небоскреба летала, и траншеекопатель меня переезжал. А толку? Чудны деяния современной медицины, велика они и непостижима. Скоро всё человечество станет двигаться на титановом скелете и глядеть из светодиодных моноклей, простигосподи.
— А ты что-нибудь там видела?
— Ничего. Ни разу. А ты?
— Мне сначала показалось, что я куда-то иду. Но… я не дошла.
…
Первый раз за всю дорогу ее кто-то провожал. Рей стоял, привалившись к стойке регистрации, и наблюдал за взлетными всполохами.
— Знаешь, — проговорил он. — Для меня это так странно. Ты говоришь с человеком, находишь с ним общий язык. Гуляешь. Делишься какими-то мыслями. Может, даже сокровенными. И вдруг понимаешь, что еще полчаса — и он уйдет. Не в соседнюю комнату, и не на другую улицу. А навсегда.
— Мне тоже странно, — улыбнулась Лина. Сивер оказался совсем неплохим городом, если знать, по какому маршруту и расписанию ходят патрули стражей, где тусуются доки и как обойти системы слежения. Правда, ни моря, ни винограда там не оказалось. Зато в кино они сходили. — Ну, я полетела. Прощай.
Рей молча приобнял ее, прижался щекой к волосам. Потом отстранился, махнул рукой на прощание и ушел. Через пятнадцать секунд его уже не стало видно в толпе. В портах всегда такая суета.
Валденский маяк завораживал. Зачаровывал. Заставлял почувствовать себя ничтожеством. Вокруг его лепестков, как мухи, кружились огромные звездолеты, а межпланетные капсулы и вовсе казались мошкарой. Маяк горел ровным голубым пламенем. Пилоты говорят, его даже среди звезд не заметить нельзя. Валден — край мира. Дальше есть небесные тела, но нет жизни.
Шоссе из космопорта шло вдоль тусклого серого моря. Хотя, тут всё было тусклым, за исключением маяка.
Лина спустилась к воде. Вдоль линии прибоя волны полоскали об камни мелкую дохлую рыбешку, сгустки черных водорослей, целлофан, цветные фантики и хлопья грязной пены. От моря тянуло тошнотворно-сладким запахом гнили. Над головой «перекрикивались» между собой, деля посадочную полосу, корабли. Лина зажмурилась.
Откуда-то сбоку, из-за ее плеча, вынырнул и ушел в небо пылающий Р-38 «Лайтнинг», оставляя за собой тающий радужный след. Волны под ногами шипели и перекатывали округлые зеленоватые камушки, которые когда-то давно были бутылочными осколками. «Гут», — прошептала она и наконец заплакала.
Проходя мимо, Дэвид шипит сквозь зубы и пинает гамак. Я лениво уворачиваюсь, и вместо того, чтобы врезать тяжелой подошвой мне по бедру, он попадает по веревке, теряет равновесие и чертыхается уже громко. В ответ я молчу, закрываю глаза и подставляю лицо ветру. Сегодня он прохладный и на удивление свежий — только запах гниющих свалок и испарения с болота. Гари почти нет.