— Сколько ты наших убил, а? — Колго отступил на шаг и стоял, играя лезвием и громко прищелкивая пальцами. — Не помнишь? А сколько дряни в людскую кровь запустил — тоже не помнишь? Не твоими руками делалось… А приказы тоже не ты отдавал? А сколько ублюдышей-творцов напутствовал? Один, вишь, оступился, сдал тебя. Чтобы ты, тварь, не ушел безнаказанным и не привел сюда…
Колго не договорил, из-под руки его, как из-под земли, выскочил вихрастый парнишка с хлыстом — тот самый, что забирал Иншека с обоза. Оскалился по-волчьи, тоненько взвизгнул и коротко щелкнул кнутом перед лицом сероволосого.
— Показалось, — прошептал Иншек. Ему вдруг до боли понадобилось говорить, выталкивать слова наружу, лишь бы они не оставались внутри и не давили потом на память. — Показалось, что перед…
Лицо пленного будто расцвело — плеснуло кармином, лохмотья кожи завернулись в разные стороны, обнажая костяной оскал и глазное яблоко, которое, хлюпнув, покатилось вниз по красно-белому… тому, что секунду назад было похоже на человека, а теперь напоминало учебный муляж в училище, мертвую голову, первый неудачный опыт на трупе, если кемь отказалась тебя слушаться. Не дожидаясь, пока жертва упадет, Колго выхватил из-за пояса самострел и трижды выстрелил в упор.
Тело глухо упало на землю.
За хибарой трое свободцев, распотрошив захваченные мешки, жгли кемь — дымило до облаков и пахло неожиданно тонко, лимонной цедрой и пирожными.
…
Шумы и запахи улицы просачивались через щели в ставнях. Корица и аромат сдобного теста из булочной мамаши Мюлье, перецокот верховых по мостовой, кисловато-горькое утреннее дыхание вокзала, щелчки рычагов, ругань махинистов, собачий визг — должно быть, толстая поварова собака снова застряла между прутьев ограды и просилась на свободу.
Ливика улыбнулась было, представив грядущее спасение пухлой болонки, но кожа в уголках рта засаднила. Не иголочкой косметички «Пустяки, деточка, всего один укол!», не острым ногтем мастера «Не вертись, егоза! А то личико кривым выйдет!», а будто ножовкой пилят, да с оттягом. Красная струйка слюны потянулась к подушке, Ливика всхлипнула, пытаясь сдержать рыдания. Плакать было слишком больно.
— Хорошо, что живая вернулась, — родные считали этот аргумент утешительным. Неделю назад, дохлюпав до города с грязным подолом и обрывками веревки на запястьях, Ливика была с ними согласна. Однако теперь поменяла мнение.
— Лучше б мне там сдохнуть, — бормотала она, глядя в потолок. По трещинам ползали мухи. Вдоль карниза виднелась «заплатка» из свежей штукатурки.
Снова подступили рыдания. Ливика выпростала из-под одеяла ладони в бурых волдырях и, давя пузыри, разбрызгивая по подушке мутную жижу, стала хлестать себя по лицу.
— Мразь! Уродка!..
Распахнувшись, хряснула о стену дверь. Ливика визжала, захлебываясь от боли и тошноты. Мать судорожно ловила ее за руки, шипя от отвращения.
— … И вишь, не берет ее кемь, — повар сочувственно тряс блестящим подбородком, прижимая спасенную болонку к животу. Мамаша Мюлье с показным равнодушием в глазах рассматривала закрытое окно девичьей спальни. — Хоть ты сколь купи — не берет. Мастер приходил, сказал, мол, лицо материал не примет.
Булочница фыркнула. Провела пальцами по своему фарфорово-гладкому лбу с еле видимыми пылинками кеми у края волос.
Болонка натужно тявкнула и заскребла грязными лапами по белому фартуку.
— Но ничего, скоро кончится, — повар улыбнулся неловко и шлепнул собаку по спине. — Угомонись-ка. Мадам уже и плотника вызвала.
…
— Совсем озверели, — Цересский уездный старшой, господин Геррот, отпустил угол карты и она с шуршанием завернулась, свалив, смешав в кучу бумажные фигурки и указатели. — Тут не планы нужно строить. Не игрушечных охранцев расставлять. Что если мы нападем справа, что если ударим слева… — он заговорил противным писклявым голосом, передразнивая подчиненных.
Начальник обозной охраны болезненно поморщился, но карту не отпустил. Молчал, подслеповато щурясь.
А Геррот продолжал распаляться:
— Пока вы думаете, с какого бока бы их куснуть, они нам в горло вгрызаются. В гор-ло, — для наглядности попилил себя краем узкой ладони по волосатому дрожащему кадыку. — На живца, быть может, рассчитаем, быть может… Не мо-жет! Вы мне шесть лет как обещаете голову этого Колго — и что? Есть результат? Е-е-еесть. Кеми на рынок идет все меньше, даже контрабандисты трясутся от страха, не хотят ее возить. Да я бы взял и самого завалящего этого вашего контрабандиста расцеловал, если бы он путь проложил мимо проклятых свободцев!
— Но позвольте… Результат есть…
— Конечно! Явный, посчитанный, разнесенный по всем уездам газетчиками и бродячими актеришками. Озвучить? Хотите насладиться?
— Я уж как-нибудь… простите… — обозник неуклюже поправил очки. Со лба через бровь сбежала едкая капля пота, в глазу защипало.
— А я озвучу. Три года назад: выкрали добрую сотню девиц из столичного колледжа. Тех, что поумнее, скрутили и увезли, перекинув через седло, а глупеньких сманили легендами про «красоту без кеми, естественную, волшебную…» Чем закончилось?
В кабинете повисло молчание.
Скрипнула оконная рама.
Секретарь господина Геррота выждал положенную минуту, удостоверился, что желающих высказаться больше нет, и хрипло забубнил:
— Находить их начали уже через неделю. Тех, что под нож пошли и кровью истекли, ну, носы им подправили, подбородки… Через месяц — других, которые отварами мазались. С отравлением налицо, как говорится. Распухшие, кожа в пузырях. Некоторых и вовсе не нашли. А те, которые в город вернулись…
— …Отказались сотрудничать с уездной охраной, отказались выходить в свет и покончили с жизнью, — Геррот значительно поднял над головой длинный палец и назидательно им покачал. — Предварительно доведя Цересских творцов до белого каления. Не знаю, чем уж их там Колго травил, но кемь от них пластами отваливалась.
— Не приживалась, — уточнил секретарь и показательно безразличным взглядом проводил звенящую муху, которая сложным маршрутом летела к окну, между бутылками, стаканами и людскими фигурами, которые пахли волнением и потом. Младшую дочь секретаря хоронили в закрытом гробу, но он утешал себя тем, что она хотя бы не удавилась шнуром с кисточкой от шторы, как ее подруга Ливика. Написав предварительно предсмертную записку в адрес родителей и письмо жениху, в Карев. С подробным перечислением своих грехов, страданий и, не поймешь, то ли проклятий в адрес кеми, то ли мольбы и страстного желания вновь с ней сливаться.
— Продолжим. Два года назад: десятки нападений на обозы в Цересс, и на счету у Колго двенадцать запуганных подмастерьев, отказавшихся продолжать обучение в творцы, двадцать девять пропавших без вести, предположительно убитых, кемь-мастеров и, главное, смерть его высочества, покровителя училищ и моего аншефа, господина Мекра. Который путешествовал под прикрытием и, казалось бы… — Геррот закашлялся, тяжело оперся ладонями о стол.