Я перевернул табличку «открыто» на двери так, чтобы в окружающий мир смотрела сторона со словом «закрыто», затем закрыл жалюзи на двери и больших окнах в приемной.
— Вы, трое, проваливайте, — бросил я посетителям.
Они не двинулись. У одного лицо было похоже на топор, а глаза были кристально чистыми, как у психопата или метадонового наркомана. У второго была стрижка под крысиный хвост, кольца в бровях и темно-синяя татуировка пениса с причиндалами на горле. Третий, здоровяк, был одет в рабочий комбинезон и пах, как гниющий в канаве слон. Его ручищи были покрыты татуировками одного цвета от запястий до подмышек — болезненное и требующее долгого времени удовольствие, в системе именуемое «рукавами». Внутри узоров и рисунков его татуировок не было ни одного слова, но послание для их созерцателя на тюремном дворе было ясным: «если хочешь досидеть свой срок живым, проваливай».
Я показал им значок.
— Вы, парни, кажется, не местные. Если вы свалили из-под залога Нига Роузуотера и Ви Вилли Бимштайна, рекомендую вам тащить свои задницы обратно в Новый Орлеан. По-любому, выметайтесь из офиса и не возвращайтесь сюда, пока я не уйду.
— А если нет? — спросил здоровяк.
— Заставим тебя принять душ, — ответил я.
Они ушли, я запер дверь.
— И что, по-твоему, ты делаешь? — спросила Гретхен, ковыряясь в своей лапше.
— Сообщаю тебе последние новости.
— Тебя приняли в Общество преждевременной эякуляции?
— Первое — тебе не стоит посылать детектива шерифа округа Иберия в задницу.
— Ох, да, мне прям так стыдно и неудобно.
Я пододвинул металлический стул к столу и сел. Девушка продолжала есть, не поднимая глаз.
— Я не совсем уверен, кто же ты, Гретхен. Может, в тебе больше понтов, чем содержания. Может, жизнь тебя чуток потрепала. Может, ты побывала на темной стороне. Это не важно. Люди, живущие на плантации «Кру ду Суд», могут походить на всех остальных, но они не такие. Я не могу сказать тебе, кто они, но могу точно сказать, что они не такие, как все. Три отморозка, которых я только что выкинул отсюда, — это рецидивисты, и они никогда не поймут, что служат интересам людей, прямо заинтересованных в том, чтобы мы все были заняты крысиной возней, — я сделал паузу. — Ты хоть что-нибудь из моих слов понимаешь?
Она закрыла глаза, как будто пытаясь придумать ответ на мой вопрос.
— Поняла. Ты закрываешь офис своего друга и выкидываешь его клиентов из города, потому что у тебя есть доступ к великому источнику знания, закрытому для всех остальных?
— Ты умная женщина. Почему бы тебе не прекратить вести себя как подросток с поведенческими отклонениями? Я только что говорил с Алексисом Дюпре. Пока он был в другой комнате, я заглянул в дневник, который он явно ведет многие годы. Там между страниц не менее двух десятков локонов волос.
Гретхен продолжала ковыряться в коробке с лапшой, но ее рука замедлилась и остановилась, она моргнула и уставилась в угол комнаты.
— Ты ему что-нибудь сказал? — спросила она.
— Нет. Но я думаю, он знает, что я видел локоны.
— Как называется то место, где он побывал?
— Равенсбрюк, — ответил я.
— Разве это не они отрезали по локону волос у тех, кого убивали?
— Да, особенно в женских лагерях, — подтвердил я.
— Может, он просто слабоумный старик. А может, сексуальный маньяк, любящий разглядывать свои трофеи.
— Это возможно, — ответил я, — какие еще есть варианты?
— Педофил?
— Об этом мы бы знали.
— Волосы выглядели старыми?
— Да, по большей части.
Она положила остатки еды в пакет, в котором ее доставили, и аккуратно положила его в мусорное ведро.
— Я говорила Клету, что старик вызвал у меня странные ощущения, как будто его пальцы ползали по всему моему телу, — Гретхен изучала пол, и затем резко посмотрела мне прямо в лицо.
— Он был одним из них?
— Одним из кого?
— Он не еврей? Он был одним из нацистов, которые работали в этих лагерях? Он загонял женщин, детей и больных в газовые камеры? Это ты пытаешься сказать?
— Пьер говорит, что Алексис не только его дед, но и отец, — добавил я, — а теперь скажи мне, кто здесь врет, кто олицетворяет зло и кто говорит правду. Ты разворошила настоящее осиное гнездо.
Я услышал, как в двери поворачивается ключ, как жалюзи стучат по стеклу, и входная дверь распахнулась.
— Что тут происходит? — спросил Клет, держа в руке сложенный вдвое желтый конверт.
— Гретхен ела китайскую лапшу. Я выкинул трех твоих клиентов. Мы оба думаем, что Алексис Дюпре — беглый нацист, а не еврей, прошедший лагерь смерти, — ответил я. — А так достаточно обычный и скучный день.
Мы с Клетом отправились в его кабинет, и я рассказал ему о своем визите на плантацию Дюпре.
— То есть ты думаешь, что старик — военный преступник? — спросил он.
— Возможно. Он говорит, что пережил Равенсбрюк только благодаря своей внутренней дисциплине и тому, что он выполнял все, что велели ему охранники. Его послушать, так все, кто там погиб, виноваты в своей смерти. Еще он сказал, что Роберт Капа — его друг, но при этом он не знал, был ли Капа коммунистом. У него на стене висит фотография итальянских солдат, как мне кажется, во время их эфиопской кампании. Они применяли химическое оружие против людей, вооруженных только стрелами и копьями. Скажи мне, какая жертва фашизма повесила бы подобную фотографию себе на стену?
Я заметил, что теряю внимание Клета.
— Клет, я знаю это твое выражение лица. Что ты опять натворил? — спросил я.
— Подожди, — ответил он.
Он отправил Гретхен куда-то по делам, затем закрыл дверь и открыл конверт, с которым заявился в офис, достав из него две карты памяти.
— Я залез в апартаменты Варины Лебуф в Лафайетте и в ее дом в Сайпермонт-Пойнт. Ты был прав насчет мишки на диване. Это камера. На полке в Лафайетте я нашел такую же.
— Ты вломился в ее дом и ее квартиру?
— Не совсем. Я показал свой значок частного детектива менеджеру апартаментов в Лафайетте.
— А как ты пробрался в ее дом в Сайпермор-Пойнт?
— Ключ был в цветочном горшке.
— Откуда ты знал, что он будет там?
— Она мне показала. На тот случай, если я захочу зайти, пока ее старика нет дома. — Клет увидел выражение моего лица. — Ну да, да, я воспользовался ее доверием, стыд мне и позор. Так ты хочешь посмотреть или нет?
— Нет, не хочу. Не думаю, что и тебе стоит это делать.