Анжелина принялась рассказывать доктору Косту о самых тяжелых родах, которые ей пришлось принять с тех пор, как она получила свой диплом. Не обошла она стороной и благополучные роды.
После рагу из ягненка, которое они оба сочли превосходным, они обменялись мнениями по поводу отдельных сложных случаев, посоветовав друг другу использовать те или иные инструменты или удачные решения, не уступающие приемам деревенских матрон.
— Как полезно и приятно разговаривать с такой акушеркой, как вы! — с восторгом заметил Филипп Кост. — Знаменитый массаж, способный перевернуть ребенка в правильное положение, вошел в анналы нашего родильного отделения. Мадам Бертен учит ему своих учениц и называет «массаж Лубе».
— Правда? — удивилась молодая женщина.
— Разумеется. И в связи с этим прошу вас еще раз подумать о своем ошибочном решении.
— Нет, я больше не буду практиковать, — резко прервала доктора Анжелина, но в ее голосе звучало беспокойство.
Они пили кофе. Дождь прекратился. Доктор сидел, задумавшись. Он приехал в Сен-Лизье, чтобы снова завоевать Анжелину и, разочарованный, уже скучал при мысли о предстоящей разлуке и о часах, которые будет вынужден провести в этом городе.
— Я рассчитывал уехать завтра утренним поездом. — Он вздохнул. — Я неисправимый оптимист, я предполагал, что мы пообедаем в лучшем заведении Сен-Жирона и проведем там ночь любви, во время которой я постараюсь сделать так, чтобы вы забыли о моей грубости, о том постыдном поступке, до сих пор вгоняющем меня в краску.
— Господи! Да вы совершенно не думаете о моей репутации, доктор Кост! — с улыбкой прошептала Анжелина. — Для человека науки вы слишком романтичны.
— Знаю! Ну, тогда я воспользуюсь своим приездом в ваш город, чтобы посетить больницу. Ее возглавляет один из моих коллег. Кстати, какую гостиницу вы мне порекомендуете?
— Гостиницу «Белый дуб». Это около коммунальной школы. На площади с фонтаном останавливаются фиакры. Название улицы я сообщу кучеру. Филипп, благодарю вас за обед и за вашу любезность. Давайте забудем о прошлом, хорошо?
— Я никогда не забуду об упоительных часах, которые мы, Анжелина, провели вместе. Давайте останемся добрыми друзьями, как вы того хотите. И я постараюсь узнать для вас адреса ваших соседок по дортуару.
Филипп заплатил по счету. Они медленно шли к собору. Анжелина думала о Луиджи, который, вернувшись из аббатства, должен был прийти к ужину на улицу Мобек. Эта перспектива наполняла ее радостью.
— Ну что ж, давайте попрощаемся, моя дорогая, — с грустью в голосе сказал доктор, прежде чем сесть в черный экипаж, запряженный серой лошадью. — Как я понимаю, не стоит приглашать вас на ужин?
— Вы правы. Я жду жениха, а он очень ревнивый, — лукаво улыбаясь, ответила Анжелина. — Буду ждать вашего письма. Мы можем переписываться, если это доставит вам удовольствие.
Анжелина протянула руку. Доктор Кост поднес ее к губам и поцеловал пальцы, затянутые в кружевные перчатки.
— Берегите себя, Анжелина.
Она проводила глазами фиакр, удаляющийся под скрип колес. Еще одна страница ее жизни была перевернута, и молодую женщину окутал горьковатый аромат отречения.
— Прощайте, повитуха Лубе, — сказала себе Анжелина.
Сен-Лизье, в тот же день, среда, 14 сентября 1881 года
Анжелина задержалась около фонтана. Она задумчиво смотрела на широкий портик собора и массивную дверь из темного дерева, вспоминая о своем детстве. Как часто она, держась за руки отца и матери, переступала через порог этого святилища! Адриена, которая была очень набожной, всегда советовала дочери хорошо вести себя в храме и внимательно слушать мессу.
— Это дом нашего Господа Иисуса Христа и его матери, Пресвятой Девы, — шептала она Анжелине на ухо.
Потрясенная, преисполненная глубокого почтения, девочка усердно внимала словам священника, очарованная пламенем свечей и высоким нефом, расписанным геометрическим узором с вкраплением маленьких цветов. Здесь она в белом платье, прелестном наряде с кружевами, которые связала сама Адриена, приняла свое первое причастие.
«Здесь я выйду замуж», — думала взволнованная Анжелина.
Но вдруг ее радость померкла как по мановению волшебной палочки.
«Имею ли я на это право? — побледнев, спросила себя Анжелина. — После всего того, что я сделала, мне будет стыдно есть облатку, ведь я убила Божье создание, невинную душу! Я это сделала ради Розетты, но все же сделала, хотя это и преступление. Я уже молчу о своих грехах, ведь я согрешила, отдавшись Гильему вне священных уз брака, согрешила, тайно родив ребенка. Теперь я больше не исповедуюсь и не причащаюсь. Я слушаю мессу, как грешница, спрятавшись в глубине собора. Я заблудшая овца. Но как признаться в своих прегрешениях отцу Ансельму, который крестил меня, побуждал учиться, чтобы я смогла стать повитухой? Он часто мне повторял, что это достойное ремесло, что мама вознеслась в рай, поскольку спасла много женщин и новорожденных. Возможно, он поймет меня, он, только он один!»
Почувствовав острую необходимость замолить свои грехи, Анжелина быстро направилась к собору и, недолго думая, вошла внутрь. Служба состоится лишь вечером, и у Анжелины было мало шансов встретиться со священником, но он неожиданно вышел из ризницы в простой сутане, глядя не на Анжелину, а в другую сторону.
«У меня еще есть возможность уйти», — подумала Анжелина.
Тем не менее она этого не сделала. Отец Ансельм обернулся и сразу же заметил молодую женщину. Удивленный, он подошел к ней.
— Здравствуй, мое дорогое дитя. Что привело тебя сюда?
Отец Ансельм смотрел на Анжелину проницательным взглядом, и она поняла, что все эти три последних года священник, должно быть, спрашивал себя, почему она давно не исповедовалась.
— Сможете ли вы выслушать мою исповедь, святой отец? — тихо выговорила Анжелина.
— Конечно, дочь моя. Никогда не поздно, не так ли? Хотя я видел тебя на воскресных мессах и надеялся, что из-за своих частых отлучек ты исповедуешься в других епархиях, как это делают некоторые мои прихожане.
Анжелина ничего на это не сказала. Они присели на минутку около деревянной исповедальни, покрытой темным лаком. Сердце Анжелины было готово выпрыгнуть из груди, настолько ее страшило предстоящее. И все же, когда она села на скамью за медной решеткой, отделявшей ее от священника, ею овладело странное спокойствие.
— Я слушаю тебя, дитя мое.
— Отец мой, я согрешила, я нарушила клятву, и теперь мне стыдно. Я скрываю свои душевные муки от всех, кто меня любит, кто близок мне, но я не мшу лгать самой себе. Моя вера осталась нерушимой, и я, занимаясь ремеслом, требующим преданности и сострадания, каждый раз неизменно молю Господа укрепить мой дух.