Вопреки своей воле Анжелина вспомнила о плотской связи с Гильемом. Разумеется, первый любовник молодой женщины умел ее удовлетворять, доставлять ей невероятное наслаждение, однако оно — как теперь она осознавала — было лишено такой любви, которая уносила ее на седьмое небо в момент соединения с Луиджи. Он овладел ею столь нежно, столь деликатно, словно исполнял священный ритуал, когда каждое мгновение имело важное значение.
«Потом я плакала… — вспоминала Анжелина. — Это были слезы благодарности. У меня было такое впечатление, что я вознеслась на небо, к чудесному свету, среди которого я летала, свободная, очарованная».
Дрожа от переполнявших ее эмоций, Анжелина дотронулась ладонью до руки Луиджи. Отныне никто не сможет убедить ее в том, что акт любви может быть грехом, при условии, конечно, что мужчина и женщина любят друг друга всей душой, всем сердцем. Анжелина ни о чем не жалела, уверенная, что единственное бедствие на земле — это смерть, расставляющая многочисленные ловушки, куда заманивает своих жертв. Анжелина вновь увидела Коралию, безжизненно простершуюся на кровати с закрытыми глазами, и подавила рыдание.
— Что с тобой, любимая? — тихо спросил проснувшийся Луиджи.
Ничего не ответив, Анжелина бросилась в объятия Луиджи и осыпала его лицо поцелуями.
— Я была так счастлива, но тут подумала о Коралии, — доверительно сказала она. — Прости, что говорю тебе это сейчас!
— Я все понимаю, не волнуйся.
Луиджи обнял Анжелину и стал нежно гладить ее по спине. Для него было чудом обнаружить ее рядом, совершенно нагую. Луиджи упивался ощущениями, которые ему дарили прикосновения к ее шелковистой коже, такой теплой, такой восхитительной. Его вновь охватило желание, член напрягся, и Анжелина почувствовала это признание мужской плоти.
— Ты такая нежная, такая ласковая! — сказал он, словно извиняясь.
— Иди ко мне! — прошептала она ему на ухо.
Луиджи удивился, поскольку думал, что она откажется. По его мнению, накануне Анжелина была потрясена смертью своей пациентки, испереживалась. Если бы она не стала умолять его заняться любовью, он бы отнесся к ней с пониманием. Но ведь она могла решить, что он воспользовался таким ее состоянием.
— Значит, ты на меня не сердишься? — спросил он.
— Почему я должна на тебя сердиться?
— Я лег в твою кровать, чтобы подбодрить тебя, когда ты вернешься, а также согреть в своих объятиях. А потом я видел, как ты раздеваешься, такая желанная!
— Луиджи, какая разница! Ты прав, я не смогла бы лежать одна в этой кровати после всего того, что мне пришлось пережить. Теперь я твоя жена.
— Нет! Ты моя обожаемая женушка, — уточнил он, целуя Анжелину, — небесная чаша, из которой я буду пить всю радость мира!
— Боже, да ты вновь стал трубадуром! — пошутила она.
Объятые безумной страстью, они вновь и вновь шептали друг другу нежные слова, обменивались словесными ласками, как это свойственно восторженным любовникам. Вдруг Луиджи, став серьезным, лег на Анжелину и, закрыв глаза, медленно вошел в нее. Она обхватила ногами бедра Луиджи и стала плавно изгибаться. Луиджи стал неспешно двигаться в такт. Он был счастлив вновь чувствовать ее интимную плоть, сообщницу каждого его движения. Они молчали, были сосредоточенными, внимательными друг к другу. Вскоре Анжелина утратила представление о месте и времени, а Луиджи сдерживался, чтобы довести свою возлюбленную до пика наслаждения. Как только Луиджи увидел, что Анжелина мотает головой из стороны в сторону, зажав рукой рот, чтобы не закричать, он подчинился желанию, такой неистовый, дрожащий, ошеломленный.
— С другими женщинами я не испытывал ничего подобного, — доверительно сказал он. — Конечно, не слишком-то любезно вспоминать об этой стороне моего прошлого, но я должен был высказаться. С тобой наслаждение захлестнуло и мое сердце, которое прежде никогда так лихорадочно не билось, когда ликовало тело.
— Понимаю. Я испытывала те же самые чувства, — ответила Анжелина. — Поцелуй меня! Давай забудем о прошлом.
— Охотно, прекрасная дама!
Стук в дверь заставил их обоих вздрогнуть. Они испуганно посмотрели друг на друга. И тут раздался голос Жана Бонзона, похожий на раскат грома:
— Ну, племянница! Там, внизу, нужна твоя помощь! Малыш пищит и отказывается брать в рот соску. Послушай, малышка, твой жених уже встал. Его кровать пуста, к тому же она остыла. Какое несчастье! Ты, по крайней мере, разыскала кюре ночью, чтобы он вас поженил и чтобы аристократ получил право забраться в твою кровать, а?
— Что ты такое говоришь, дядюшка! — спокойно ответила Анжелина. — Скажи тетушке, что я сейчас спущусь.
— Да, конечно скажу! А потом я пойду доить животных, чтобы твоему Луиджи было сподручнее выйти отсюда.
И горец тяжелым шагом стал спускаться по лестнице, громко хохоча.
— А мне твой дядюшка нравится, — прошептал акробат. — Этот человек не боится Бога.
— Я предупреждала тебя, что он вольнодумец. Мне надо вставать, моя любовь.
Они обменялись последним поцелуем, жалея, что вынуждены оторваться друг от друга. Анжелина выскользнула из-под простыни. Слабый голубоватый свет, лившийся в окно, позволил ей одеться, не испытывая смущения. Она надела длинную шерстяную юбку, блузку и жилет, связанный Розеттой.
— Я потом причешусь, — прошептала Анжелина, заметив, что ее волосы растрепались.
Спустившись по лестнице, она услышала, что малыш Коралии плачет. Вернее, это был слабый писк, что обеспокоило ее. Анжелина тут же упрекнула себя за то, что не осмотрела малыша ночью. Тетушка Анжелины ходила по комнате, держа новорожденного на руках. В камине потрескивали дрова. Огонь, несомненно, разжег Жан Бонзон.
— Анжелина, мне очень жаль было будить тебя так рано. Ты, несомненно, сладко спала. Но я попыталась напоить его овечьим молоком из соски, а он отказывается сосать.
— Это вчерашнее молоко?
— Я всегда кипячу литр молока, как только Жан приносит бидон, и ставлю бутылку на холод.
— Покажи мне соску. Если это соска для ягнят, наверняка она слишком толстая. Он хорошо спал, наш малыш?
— Да, он спал около меня в кровати. Боже мой, я легла, даже не сняв платье! Бедный малыш искал мою грудь. Анжелина, возможно, я эгоистка, возможно, я думала только о себе. Вероятно, будет лучше, если мы отдадим его кормилице.
— Если ты окружишь его любовью, он привыкнет к овечьему молоку и станет быстро набирать вес. Я могу привести тебе убедительный пример. Я знаю богатых людей, у которых есть ребенок. Они сразу же отдали малыша молодой кормилице. Но на этого бедного пупса было больно смотреть, такой он был хилый, такой тщедушный. Даже страшненький. И это потому, что им никто не занимался.
Анжелина говорила об Эжене, втором ребенке Гильема, не называя имен.
— Это хорошая соска, — сказала она, осмотрев стеклянную бутылочку со шкалой и соску в форме груши. — Так, разбавь молоко водой. Можно еще добавить немного сахара. Давай я возьму его, нашего малыша Бруно.