Медсестра Леночка часами просиживала под дверями реанимационного отделения, непременно хотела оказаться рядом, когда Максим Дмитриевич придет в себя. От ее по-голливудски яркой красоты не осталось и следа. Горе состарило ее на десяток лет. Самая темная ночь взяла себе еще одну маленькую жертву.
Гальяно ходил по лагерю как зачумленный, пытался вырваться за ворота, чтобы поговорить с Леночкой, что-то ей объяснить. Но его не пускал сменивший уехавших вслед за Тучниковым чопопвцев Ильич. Ильич слушал, сочувственно кивал, но службу свою нес исправно.
А потайную калитку и вовсе заварили намертво по приказу Шаповалова. Ему тоже досталось: вслед за следователем в поместье наведалось начальство из города и встревоженные родители. По округе поползли слухи, что лагерь закрывают навсегда. Наверное, слухи эти имели под собой почву, потому что по стремительно пустеющему поместью Шаповалов бродил мрачной тенью, от недавней его бравады и щегольского лоска не осталось и следа.
Тело Ксанки нашли на второй день, ниже по течению, но узнали они об этом слишком поздно, лишь перед самым отъездом из лагеря.
– Нашли и опознали. – Васютин нервно гремел набитым леденцами портсигаром, и было очевидно, что курить ему хочется невыносимо сильно.
– Где она? – Дэн заговорил впервые за эти бесконечно долгие дни. Все свободное время он проводил за чтением сонетов Шекспира. Где он их взял, Матвей не знал, но догадывался, поэтому не мешал, не приставал с жалостью и утешениями. Каждый борется с горем как умеет.
– Вернулись из-за границы ее родители, опознали тело девочки и увезли. – Васютин открыл и тут же снова закрыл портсигар. Несколько леденцов разноцветными стекляшками упали на землю.
– Куда они ее увезли? Я должен знать. – Дэн говорил тихо, выражение его лица было пугающе спокойно.
– Они просили никому не рассказывать.
– Я должен знать! Я видеть ее должен! – От кажущегося спокойствия не осталось и следа. Казалось, еще чуть-чуть, и Дэн схватит Васютина за грудки.
– В Москву. Это все, что я знаю. Мать девочки очень плакала. Наверное, они были близки.
– Они не были близки. Из близких у Ксанки был только я… А вы не дали мне с ней даже попрощаться…
– Думаешь, это наказание? – Васютин смотрел на него с жалостью. – Это не наказание, парень, это милость. Не нужно тебе этого видеть, страшно это…
– Мне уже не страшно. – Дэн сжал кулаки. – Мне больно. Понимаете?
– Понимаю. – Следователь кивнул. – Я сейчас, наверное, скажу кощунственную вещь, но для тебя же лучше, что ты запомнил свою девочку такой, какой она была, а не такой, какой стала.
– Я ее вообще не помню, – сказал Дэн шепотом, и лицо его покрылось смертельной бледностью. – Я думал, если еще раз ее увижу…
– Ты вспомнишь. – Васютин положил пухлую ладонь ему на плечо. – Тебе просто нужно время. Я расскажу вам, чем закончилось это дело. Позвоню и расскажу. Если хотите.
Утром следующего дня они простились. Всю ночь ребята провели без сна, сидя на крыльце флигеля, всматриваясь в черное ночное небо, почти не разговаривая, но понимая друг друга без слов. Самая темная ночь сплотила их так крепко, как это только возможно в их неполные семнадцать лет. Матвею хотелось думать, что серебряная ниточка, связавшая их судьбы, не порвется никогда.
Следователь не обманул. Он позвонил по оставленному Матвеем телефону ровно через три месяца.
– Дело закрыто, – сказал в трубку своим обманчиво мягким голосом.
– Это Лешак? – Дэн знал ответ, но все равно спросил.
– Да.
– Почему?
– Кто же поймет сумасшедшего?! – Матвей почти увидел, как Васютин пожимает округлыми плечами.
– А тринадцать лет назад? Это ведь он убил свою внучку?
– Вполне вероятно, но уже недоказуемо. Но есть у меня и хорошая новость: командир ваш вышел из комы и идет на поправку. К сожалению, после травмы он ничего не помнит, но это уже не важно. В кустах у дома старика нашли окровавленную лопату со следами крови Суворова, а в доме среди документов… – Он вдруг осекся, а потом сказал совсем не то, что собирался. Во всяком случае, Матвею так показалось. – Кстати, на часах, тех, что в погребе, тоже обнаружились отпечатки Лешака. Он бывал там и, не исключено, знал про подземный ход. Думаю, убить вас пытался именно он.
– А Турист? Как дела у него?
Турист уехал, не прощаясь, исчез из их жизни, точно его и не было. Наверное, в этом не было ничего необычного, но избавиться от странного чувства неправильности Матвей никак не мог.
Васютин ответил не сразу, а когда заговорил, в голосе его слышались сомнения.
– Не знаю. Все показания он дал, следствию помог. В сложившейся ситуации претензий к нему никаких. Это ведь все равно что бешеного зверя убить, если ты меня понимаешь.
– А пистолет? Откуда у него пистолет? Насколько это нормально?
– Не знаю, насколько это нормально, не мне судить, но разрешение на ношение оружия у него есть, это мы проверили в первую очередь. – В трубке повисла неловкая пауза, а потом Васютин сказал: – Ну, вот и все, парень. Я свое обещание сдержал, а вы смотрите там, не ввязывайтесь больше ни в какие истории. Нехорошо это…
– Не будем, – пообещал Матвей, с горечью думая, что нет больше никаких «мы». Теперь каждый из них сам по себе, и неизвестно, когда они встретятся в следующий раз и встретятся ли вообще. Самая темная ночь их соединила, и она же их развела…
В трюме дебаркадера пахло вяленой рыбой и отчего-то сеном. Старые ступеньки тихо постанывали под его ногами, разбитая в кровь рука болела едва ли не сильнее раны на боку. Но все это мелочи, могло быть и хуже. Гораздо хуже. Если бы следователю, этому с виду безобидному, но далеко не глупому человечку, пришло в голову обыскать дебаркадер, проблем было бы в разы больше. Их и без того много, придется подключать все имеющиеся резервы, чтобы замять это дело. Резервов у него достаточно, но хоть в этот раз хотелось бы обойтись малой кровью. Крови за свою жизнь он и так пролил немало, сторицей оплатил доставшееся ему чудо.
В трюме было темно и тихо, только лишь через разбитый иллюминатор просачивались невнятные звуки засыпающей реки. Он отсутствовал долго, и это очень плохо, но по-другому никак не получалось. Слишком много дел, слишком много забот. Самая темная ночь – это время, когда все идет неправильно, не по плану. Он убедился в этом на собственной шкуре.
Из дальнего угла донесся шорох. Наплевав на безопасность, он включил карманный фонарик.
Девочка сидела на ворохе старых одеял. Яростный взгляд из-под длинной челки. Крепко-накрепко связанные руки и ноги. Заклеенный скотчем рот. Запекшаяся на щеке кровь. Рана резаная, кажется, не слишком глубокая, но кто ее знает… Вынужденная жестокость…
Вся его жизнь подчинялась жесткому регламенту, но теперь все будет по-другому.