— Займитесь этой женщиной и больше не беспокойте меня по воскресеньям.
Сетанка с братом еще несколько минут лежали молча, уткнувшись в землю. Их одолела дремота, они глядели на траву, сонно мигая, как вдруг над ними нависла огромная тень, и раздалось страшное медвежье рычание.
Дети с криками откатились в сторону.
От медведя пахло табаком. И у него были карие глаза дяди Павлуши. А еще у него были длинные ноги, песочного цвета костюм, пошитый искусным берлинским портным, и грустная улыбка.
И хотя дядя их сильно напугал, дети тут же бросились ему на шею.
Но игра длилась недолго. Это была всего лишь безнадежная попытка Павлуши оживить в детях воспоминания о прежних каникулах, когда дедушка изображал медведя, а он весело сталкивал мать Сетанки в воду.
Из-за поваленного дерева товарищ Сталин наблюдал за Павлушей и детьми, валявшимися на земле.
Через несколько часов приказ поступит по назначению, и няню Ванго увезут, чтобы на всю жизнь упрятать в надежное место.
Салина, Эоловы острова, в это же время
Мадемуазель вошла в дом и сразу же поняла, что здесь кто-то побывал. Когда живешь в одиночестве, все вещи приобретают особое значение. Глаз привыкает к ним. Они всегда находятся на тех местах, где их поставили, и любое, даже самое незначительное их смещение ошеломляет так же, как восход солнца на западе.
Чашку, стоявшую на столе, сдвинули с места по меньшей мере на ширину пальца. И не просто сдвинули, а еще и повернули вокруг оси. Именно это потрясло Мадемуазель больше всего. В сущности пустяковый поворот чашки заставил ее вздрогнуть так, будто посреди островной тишины вдруг протрубили сигнал тревоги.
Но самым невероятным было то, что единственная ручка чашки теперь смотрела вправо. Казалось бы, мелочь, — но перед Мадемуазель словно разверзлась земля. Она была левшой и никогда не бралась за чашку всей рукой, а значит, в таком положении чашка могла оказаться лишь при одном условии — если к ней прикоснулся кто-то чужой. Чужой-правша или, что еще хуже, неотесанный левша, который хватает кофейную чашку всей пятерней вместо того чтобы взять ее за ручку.
Из осторожности она ничем не выдала своего удивления. И просто подошла с корзиной только что собранных каперсов к каменной раковине.
Мадемуазель знала, что когда-нибудь они вернутся. В прошлый раз они не нашли того, что искали. Во второй раз ей уже так не повезет.
Она начала перебирать каперсы. Более крупные оставляла для еды, а мелкие откладывала в сторону, за них хорошо платили.
Каперсы — это цветочные бутоны кустарника каперсника. Мадемуазель разложила обе кучки на доске, добела оттертой солью. Сбор урожая подходил к концу. Она всегда оставляла нетронутыми несколько кустов на холме, чтобы видеть, как на них распускаются крупные белые цветы. Они цвели всего лишь день. И один из них сегодня украшал ее волосы.
Мадемуазель повернулась к спальне спиной. Ей не хотелось убегать.
Еще подходя к дому, она обратила внимание, что Мацетта пока не вернулся в свое логово. Она даже ускорила шаг из опасения, что случайно встретится с ним на дороге и он увидит кокетливый цветок в ее волосах.
Доктор Базилио часто предлагал ей переехать к нему, если она опасается непрошеных гостей. Она отвечала, что ничего не боится.
Это правда, Мадемуазель всегда боялась только за Ванго. И теперь, когда он исчез, у нее на душе было печально, но спокойно.
Загадочное исчезновение Ванго, его молчание иногда не давали ей заснуть. Тогда она разговаривала с ним, словно он все еще лежал в кроватке в углу спальни. Она рассказывала ему разные истории. О сверкающем огнями белом корабле, бороздящем моря. О дельфинах, сопровождающих его целыми стаями, точно свита.
К концу каждой фразы ее голос начинал дрожать.
Порой ей не удавалось закончить историю.
Но один раз в году Ванго посылал о себе весточку, давая понять, что он жив и здоров. От него приходило письмо на следующий день после Пасхи. Всего несколько слов корявым почерком, который она сразу узнавала. А большего она и не просила.
Мадемуазель незаметно просунула руку под раковину.
Она не ошиблась. На голубом фаянсе замаячила тень. Кто-то стоял у нее за спиной. Выйдя из спальни, темная фигура пробралась в кухню.
Под каменной раковиной она прятала маленький пастуший нож. Она незаметно достала его. Лезвие было тонкое и острое, как осока.
Мадемуазель призвала на помощь все свое мужество. Ее правая рука продолжала перебирать каперсы, а левая сжимала нож.
Она что-то напевала. Человек сзади не двигался. На кафеле виднелась лишь неясная тень, но по ней можно было догадаться, что он невысокого роста.
Эта узкая тень напоминала сделанный тушью штрих: вероятно, мужчина был молод, худощав или стоял боком.
Она могла бы с ним справиться.
Она должна с ним справиться. Иначе ее жизнь закончится раньше, чем завянет цветок каперсника.
Мадемуазель ждала. Нужно было, чтобы он подошел ближе. Она решила заговорить с ним не оборачиваясь, чтобы он приблизился сам. Она сказала по-русски:
— Вы его не поймаете. Я знаю, что он далеко.
А потом произнесла странные слова:
— Теперь он сильнее вас, потому что выжил.
Тень за ее спиной шевельнулась и приникла к стене, словно в нерешительности.
— Вам его не поймать! — крикнула она.
Одним прыжком тень метнулась к ней.
Резко повернувшись, она выбросила вперед левую руку. Белый цветок выпорхнул из ее волос. Лезвие ножа рассекло воздух, но не задело нападавшего, который сумел увернуться, воскликнув:
— Мадемуазель!
Пальцы няни разжались. Нож полетел на стол, на лету пронзив цветок каперса.
Женщина не верила своим глазам.
Это был он. Выживший!
— Ванго! Евангелисто! Ванго!
Он упал перед ней на колени.
— Мадемуазель!
И крепко обнял ее.
Мадемуазель рыдала так горько, что слезы мешали ей видеть Ванго. Она сжимала его голову и ощупывала его лицо, словно не верила, что это действительно он.
— Евангелисто, ты здесь, — сказала Мадемуазель.
Ванго заново узнавал этот голос, это имя — Евангелисто, которое он почти забыл. Она всегда называла его Ванго и только в особых случаях произносила полное имя, словно ей нужно было больше букв, чтобы вложить в них всю свою любовь.
— Беги, Ванго!
— Кого вы ждали, Мадемуазель? С кем вы разговаривали?
— Они тебя ищут.