Она хотела, чтобы ее отшлепали, только и всего.
Собственно, ничего необычного, но именно с этого все и началось.
А самое удивительное – я не сразу смекнул, что происходит.
Да и сама она, возможно, тоже.
Догадаться, что у нее на уме, было не так просто.
Ее лицо выражало то абсолютную уверенность, то высшую степень сомнения.
Хотела.
Возможно.
Совершенно точно.
Нет.
Да.
Разумеется, нет!
Не-а.
Ну…
Я всегда понимал их с первого взгляда, с первой улыбки, прежде чем они сами успевали сообразить, что к чему. Но только не в этом случае. И пока «американские горки» набирали высоту, я сидел спокойно, ожидая, когда наш вагончик достигнет пика и настанет пора мертвой хваткой вцепиться в поручень.
Я всегда знаю, чего хочу, и никогда не беру билет на «американские горки», не изучив характера траектории и конструкцию вагончиков. Но с ней все получилось иначе, и, будучи доминантом [1] по натуре, я позволил ей взять надо мной верх и добровольно влез в шкуру ягненка, которого ведут на заклание.
Или уж, скорее, козла.
Но не только это погубило меня.
Я дал промашку, оказался тугодумом.
Когда спохватился, было поздно. А ведь я занимался боксом, пусть и очень давно, и не мог не знать, что достаточно расслабиться лишь на мгновение, чтобы в следующую секунду оказаться в нокауте.
И здесь, как нельзя кстати, оказался защитный шлем.
Помимо всего прочего, я привык полностью контролировать ситуацию, и редко кому удавалось сбить меня с ног.
Я следовал правилу футбольного тренера Ларса Лагербека: ни малейшего упущенного шанса для молниеносной атаки.
Возможно, на службе я иногда и шел на поводу у обстоятельств, но только не в этом деле.
Собственно, поначалу я не заметил опасности и вел себя как доминант.
Даже если события нельзя предвидеть на сто процентов, к неожиданностям можно подготовиться, хотя бы попытаться.
Я подготовился, когда понял, чего она хочет. Пункт за пунктом пробегал глазами так хорошо известный мне список. Я ведь сам составлял его.
Все должно было пройти как по маслу.
Все полетело к черту.
Не исключено, что виной тому знакомство через Интернет.
Я не знаю.
Ни у кого не возникло бы сомнения, что это конец.
А между тем это было только начало.
Стокгольм, октябрь
Женщину, которая страстно желала или не желала вовсе, чтобы ее отшлепали, звали Ульрика Пальмгрен.
Она жила в Мальмё и занималась продажей вина.
На конференции в Стокгольме я сидел напротив нее, но более-менее познакомился с ней только через Интернет. Скорее менее, чем более.
Сам не пойму, почему мне вдруг расхотелось работать журналистом. Возможно, виной тому – моя вечная непоседливость или неуверенность в будущем печатного слова. Я не находил ему места в окружающей меня жизни.
Так же трудно объяснить, почему мне вздумалось потратить выходное пособие на открытие ресторана. Хотя, просидев полжизни в кабаках, я имел основания надеяться, что кое-что понимаю в этом деле.
Откуда она обо мне узнала – еще одна загадка. Но когда Ульрика Пальмгрен прибыла в Стокгольм, чтобы продать вино, произведенное рок-певцом, имя которого мне ни о чем не говорило, я значился в списке ее потенциальных покупателей.
В дневные часы бар отеля «Англе» на Стюреплан напоминает детский сад для взрослых. Здесь встречаются, отсюда звонят и переписываются по мейлу все, кому негде больше этим заняться. Раньше про таких говорили: «Носит свой офис в кармане».
Ульрика Пальмгрен расположилась в углу, с полным бутылок деревянным ящичком, и разложила на столе брошюры. Пробуя ее товар, один сорт кислее другого, я понадеялся, что в части музыки рок-певец преуспел больше, чем в виноделии. Время от времени я глядел в окно на стокгольмскую осень, подавляя желание немедленно побежать в Хумлегорден и попинать ногами шуршащие листья. Хотя это и несерьезно для мужчины моего возраста. Во всяком случае, для будущего ресторатора.
– Мы собираемся поужинать в «Рич», – сообщила Ульрика Пальмгрен, убирая бутылки. – Вы тоже приглашены. Хотите?
Я предвидел, что дело примет такой оборот, и поэтому спустя несколько часов сидел на прекрасной ротонде с видом на Стюреплан и Биргер-Ярлсгатан. В компании Ульрики Пальмгрен и еще двоих мужчин, с которыми был едва знаком или не знаком вовсе. Во всяком случае, мы раскланивались при встречах и я читал о них и их заведениях в газетах и тематических блогах. Один встряхивал темными волосами до плеч и шепелявил, как гомик. Другой был обрит наголо и носил татуировку в виде якоря на внутренней стороне предплечья, хотя, вероятно, настоящие корабли видел только на картинках. И, словно в подтверждение аксиомы «вещи не всегда таковы, какими кажутся», выяснилось, что женоподобный тип содержал мясной ресторан в Сёдере, а брутальный «моряк» – кондитерскую, известную миниатюрными кексами, и теперь решил разнообразить сладкое меню экзотическими напитками. «Начать развиваться» – так он это называл. Они говорили о неизвестных мне людях и о Микаэле Биндефельде [2] , вкусу которого можно доверять, – подробностей не помню, я слушал невнимательно.
Я взял говяжью отбивную, старый, классический вариант, какой подавали в «Виктории» на Кунгстредгордене в семидесятые годы, – с пюре, яичным желтком, тертым хреном и ломтиком мяса, тонким, как осенний лист. Ульрика Пальмгрен выбрала вино под названием «Пик дьявола», не имеющее, насколько я понял, никакого отношения ни к Кейптауну, ни к роману Деона Мейера.
– У них был хит на эту тему. – Она кивнула на бутылку и напела мелодию из репертуара группы, в которой одно время выступал производитель ее вина: – If you came into my arms, i’ll take you to the devil’s peak… [3]
Они больше не пишут таких текстов.
Я не мог сказать, что именно изменилось в Ульрике к вечеру, поскольку во время дегустации в баре отеля не обращал внимания на ее внешность, занятый открывающимся из окна видом осенней улицы. Однако запомнил элегантные темные брюки, белую блузку и жакет, похожий на джинсовый, хотя, вероятно, из более дорогой ткани. Каштановые волосы были убраны в хвост, но на правую щеку падали выбившиеся пряди. Время от времени Ульрика Пальмгрен поправляла их и приглаживала прическу, скорее рефлекторно, а не потому, что волосы мешали. На вид ее возраст приближался к пятидесяти – крохотные обаятельные морщинки в уголках глаз, торжествующая улыбка и поблескивающий между грудей серебряный ключик на изящной цепочке.