Но бывали вещи и посерьезнее.
Однажды, за день до моего отъезда домой, мы впервые выкупались в озере голыми. Мы скользили ногами по илистому дну, глотая тошнотворно теплую воду, а потом вышли на берег. Я улегся на одеяло и наблюдал, как Анн-Луиз вытирается полотенцем.
Я возбудился. Увидев мой член, Анн-Луиз прикрыла ладонью рот:
– Что это?.. Почему?..
– Потому что ты такая сладкая, – ответил я.
Она смахнула челку со лба и опустилась на колени:
– Могу я… взять его?
Я взял его в руку, но когда Анн-Луиз прикоснулась к нему, произошло нечто неожиданное: из него вылилось вязкое и водянистое.
Анн-Луиз вскрикнула:
– Но что я такого сделала?
Тем временем над озером сгустились облака, и вскоре закапал дождь, он постепенно усиливался.
Мы лежали под деревом, завернувшись в одеяло, и я осторожно целовал Анн-Луиз.
– Не хочу, чтобы ты уезжал, – прошептала она.
– Я вернусь, – пообещал я.
– Нет, в городе у тебя начнется новая жизнь, ты меня забудешь.
– Так приезжай ко мне в город.
– Ты будешь стыдиться меня.
– Ничего подобного.
– Но я не умею читать, как ты, и не знаю, как вести себя с городскими девушками и парнями. И потом, получится ли у меня приехать?
– Все можно устроить, – заверил ее я. – Давай спишемся.
– Но я такая безграмотная…
– Тогда звони мне из «тиволи».
– Но я не знаю твоего номера.
– Я тебе его напишу.
До станции было совсем недалеко, но она вызвалась меня проводить.
По мере приближения рельсового автобуса она вцеплялась в меня все крепче. Усаживаясь на заднюю скамейку возле окна, я видел, как по ее щекам текут слезы.
Рельсовый автобус тронулся, поначалу Анн-Луиз стояла тихо, но потом сорвалась с места и пошла, ускоряя шаг, почти побежала, и наконец замерла на краю перрона. Я смотрел на нее, пока она не превратилась в расплывчатую черную точку.
Точку – потому что была далеко.
Расплывчатую – потому что я сам плакал.
Она не позвонила мне.
Быть может, потому, что я так и не сообщил ей номер, а пойти к бабушке и спросить она стеснялась.
Сам я тоже никогда ей не писал, даже не знаю почему.
Я любил ее.
Впрочем, как-то раз на Рождество я получил от нее открытку, на которой был изображен Дед Мороз с мешком. Текст помню наизусть. До сих пор стоят перед глазами выведенные карандашом корявые буквы:
Привет! Как ты? Надеюсь, хорошо. Здесь тоскливо.
Анн-Луиз
А потом бабушка с дедушкой переселились в поселок под названием Фру-Альстад, и я перестал сюда приезжать.
Мне всегда казалось, что Мальмё и парк развлечений «тиволи» находятся по разные стороны земного шара. Вероятно, так оно и есть. Во всяком случае, сегодня мне понадобилось целых двадцать минут, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние. Неудивительно, ведь я ехал по трассе, ведущей в Стуруп, то есть в аэропорт близ Мальмё.
Я был так погружен в свои мысли, что не заметил жужжащих вокруг огромных мух, привлеченных запахом пота. Что-то неестественное происходило в природе. Не люблю в этом признаваться, но я часто чувствую себя неуютно в просторных пустых помещениях, крупных портах и в темных чащах. Когда я слышу, как скрипят в лесу деревья и воркуют птицы, мне чудится чье-то тяжелое дыхание за стволами, и к сердцу подступает страх. Так случилось и в тот день, и я, пытаясь уйти от воспоминаний, побрел к дороге. Но все напрасно, за мною словно кто-то шел, пыхтел за деревьями, преследовал меня. Вот захрустели ветки, с криком забила крыльями огромная птица. Не выдержав, я побежал, быстрее, чем рассчитывал, поскольку дорога пошла под гору. Не помню, как это получилось, но я едва не шмякнулся головой о камни.
Я замер на некоторое время, полуприсев и сжав руками колени. Потом отдышался, выпрямился и вытер ладонью лоб.
Coll, Harry, keep cool [43] .
Я оглянулся, но никого не увидел ни в лесу, ни возле близлежащих домов. Правый сапог был весь в глине, я счистил ее пучком травы, прежде чем повернуть к поселку.
Пожилой мужчина, который пару часов назад разглядывал меня из-за ограды бабушкиного сада, поджидал за железнодорожной насыпью. Он пошел мне навстречу, обеими руками опираясь на палки, как будто занимался спортивной ходьбой.
Передвигался он медленно, и возле машины мы оказались одновременно.
– Здравствуйте, – сказал я.
– Добрый день, – ответил он с почтительным поклоном.
На вид ему перевалило за восемьдесят. Редкие седые волосы были неаккуратно обкромсаны, как это часто бывает у пожилых людей, под носом торчал куст седых волос. Рубашка на круглом маленьком животе была расстегнула. И не только Шерлок Холмс мог бы определить по пятнам на рукавах, что старик ел сегодня на завтрак, а может, и в последние несколько дней и даже недель.
– Когда-то я часто бывал в вашем доме, – начал я.
– Да, я узнал вас, – ответил он.
– Кто не знает обезьяну? – рассмеялся я. – Действительно, я Харри Свенссон.
– Именно, – закряхтел он. – А меня зовут Конрад Перссон. Через «C».
– Через «С»?
– Да, Конрад через «С». Мама решила, что так будет лучше. Изящнее, чем через «К». Хотя на слух нет никакой разницы. Не думаю, что господин Свенссон заметил ее, когда я ему представился. Тем не менее мама решила, что через «С» будет лучше.
– Называйте меня просто Харри, – разрешил я.
– Спасибо. – Старик опять слегка поклонился.
На окне комнаты, где у бабушки стоял телевизор и кресло, зашевелилась гардина, за ней мелькнула седая голова, вероятно жены Конрада. Женщина поняла, что я за ней наблюдаю, и быстро задернула гардину.
– Мне восемьдесят четыре, – сказал Конрад.
– Отлично! – восхитился я. – Стало быть, вы много знаете.
– Мы видели тебя по телевизору, я и Хильма, – продолжал он. – Да, точно тебя…
– И как я вам? – усмехнулся я.
– Ты был похож на американца, в таких же сапогах и с такой же прической.
Я решил сменить тему:
– Вы, случайно, не помните Анн-Луиз? Она жила здесь давно.
– Анн-Луиз Бергкрантц, – кивнул Конрад.
– Бергкрантц? – переспросил я. – Ее фамилия вроде была короче.
– До замужества, – вздохнул старик. – Тогда она звалась Герндт. И ее брат Свен-Йоран тоже. И родители, разумеется. – Он улыбнулся.