Харриет удалось продать сто сорок три билета по сотне долларов каждый, так что БДСМ-вечер стал сенсацией, не успев начаться.
По пандусу для инвалидов Роджер направил свой пермобиль, или «мини-кроссер», если вам так угодно, в темное подвальное помещение, принадлежавшее солидному БДСМ-клубу. Обстановка – странная мебель непонятного предназначения, высокие стеариновые свечи, стенные украшения, каких не встретишь в обычном доме, – вполне соответствовала профилю заведения. Остальную часть здания занимали офисы и художественные галереи. В гардеробе гостям раздавали беджики со словами «dom» или «sub».
Я, как и Роджер, выбрал «dom» и прикрепил ламинированную табличку на лацкан пиджака. Сдать в гардероб головные уборы мы отказались: мужчина в шляпе внушает больше уважения.
Роджер получил от Харриет по четыре винных и пивных билета. В холодильнике за барной стойкой громоздились бутылки с «Хайнекеном», на полу стояли галлоны с красным и белым вином. Роджер попросил красного, и девушка, чье тело было словно обтянуто черным нейлоновым чулком, протянула ему пластиковый стаканчик. Пригубив, мой приятель скорчил такую гримасу, что я заказал себе пива.
Зал быстро заполнялся. Большинство гостей знали друг друга, другие же испуганно жались к стенам. Мужчин было больше. И на удивление много пожилых. Принято считать, что все связанное с сексом – привилегия молодежи.
Роджер разъезжал между гостями с загадочной улыбкой на лице. Харриет шествовала как королева: в обтягивающем костюме, с пристегнутой к поясу плеткой. В руке она сжимала блестящую трость. На ее беджике гордо красовалось «dom», как будто кто-то в этом сомневался.
Мужчина за шестьдесят с пивным брюшком шлепал свою не менее тучную ровесницу, погружая пальцы в ее дрожащие белые ягодицы.
Я вышел в коридор. Отовсюду доносились звуки ударов, шлепки, свист рассекающих воздух розог. Вернувшись в бар, я обнаружил десяток женщин, сидевших в ряд на стульях. На их коленях лежал мужчина, которого они протаскивали из одного конца ряда в другой и отчаянно шлепали по голому заду. Это называлось «паровоз».
Другой мужчина, лет сорока, стегал плетью семидесятилетнюю старуху и громко на нее кричал. Платье истязуемой было задрано до талии, трусы спущены на лодыжки. В глаза бросался красный, как пожарная машина, зад.
Я оглянулся на Роджера и увидел у него на колене молодую девушку. «Hold on to your hat!» – закричал мой приятель, задирая ей платье. Но здесь, как и возле Метрополитен-музея, шляпа была только у него.
Мужчина с дружелюбными глазами в костюме охотника из джунглей: пробковом шлеме, штанах до колен, резиновых сапогах и форменной куртке – разглядывал Харриет через монокль, в котором его глаз выглядел большим, как блюдце. Длинноволосый тридцатилетний парень в джинсах и куртке «Нью-Йорк рейнджерс» робко озирался по сторонам. Глотнув из бутылки «Хайнекена», он скорчил гримасу, словно страдал желудочными коликами.
И все эти люди, кроме меня, Роджера и Харриет, разумеется, словно выехали на кемпинг в пятницу вечером. Разумеется, я слышал и о «скромном обаянии буржуазии», и о ее сомнительных развлечениях. Лично я не участвовал, но читал в книгах и интервью режиссера Романа Полански и актрисы Лиз Хёрли о вечеринках, где после кофе гости стегали друг друга плетками. При этом тот, кому завязывали глаза, должен был догадаться, кто его ударил.
Но на вечере Харриет Тэтчер ничто не напоминало о режиссере Романе Полански. Гости прибыли сюда не на лимузинах с личными шоферами, а на автобусах или кемпинговых автомобилях. И попивали не марочное вино из Австралии и Калифорнии, а теплую тошнотворную жидкость из пластиковых стаканов.
Я уже бывал на подобных представлениях, с Харриет и Роджером и без них, и никогда не встречал ничего интересного. Сам не знаю, чем каждый раз соблазнялся.
Это как с танцами.
В моем представлении танец – красивое, чувственное, сексуальное действо. Так оно и есть, наверное, где-нибудь в Буэнос-Айресе, но в Швеции танцы больше напоминают разминку в гимнастическом зале.
Не понимаю, чего искали люди, собравшиеся в тот вечер в подвале серого офисного здания на юго-западе Манхэттена. Лично у меня не возникло желания даже поговорить с кем-нибудь об этом. Я понятия не имел, зачем сюда явился. Но оставался собой, и это единственное, что меня радовало. Я взял вторую бутылку «Хайнекена» и задумался, как бы улизнуть, не обидев Харриет.
Роджер чувствовал себя как дома. Отыскав его глазами в толпе, я увидел у него на коленях уже другую молодую женщину.
Я осторожно двигался к выходу вдоль барной стойки, и вдруг кто-то ударил меня кулаком в бок. Обернувшись, я увидел даму с коротко стриженными темно-каштановыми волосами. В прямом платье мини апельсинового цвета, белых гольфах и такого же цвета туфлях с черными носками, она походила на французскую или итальянскую кинозвезду пятидесятых годов. Голову женщина обвязала прозрачной шалью в горошек. На ее беджике стояло «sub».
– Я наводила справки, ты, похоже, умеешь обращаться с непослушными девочками, – улыбнулась дама, и ее большие карие глаза озорно засверкали.
Она была само очарование.
– Я…
– Не сомневаюсь.
Что-то в ней напоминало Ульрику Пальмгрен. Женщина привстала на цыпочки и прошептала мне в левое ухо:
– Ты представить себе не можешь, какой я бываю непослушной.
Это прозвучало как приглашение на танец, но я не испытывал желания танцевать, тем более публично.
И все-таки улыбнулся.
Вышло глупо, я это понимал. Но «звезда пятидесятых» произвела на меня впечатление.
– Или ты не мужчина?
– Кто автор этого диалога? – спросил в свою очередь я.
– Это не диалог, я серьезно. – Она провела рукой по моему бедру. – Похоже, ты рад меня видеть.
Она говорила точь-в-точь как Бодиль Нильссон на плоту в Шельдервикене.
Я прокашлялся:
– Но Харриет не любит, когда…
– …когда? – подхватила она.
Ее рука неуклонно двигалась к цели.
– Я как раз собирался уходить. Это не моя компания.
– Зачем же пришел?
– Чтобы помочь другу-инвалиду. У него пермобиль. Или «мини-кроссер».
Я собирался объяснить ей, в чем состоит разница между пермобилем и «мини-кроссером», когда она опять привстала на цыпочки. Я ожидал, что она снова шепнет мне что-то на ухо, но вместо этого «звезда» вцепилась зубами в мою мочку.
– Черт! – выругался я по-шведски и потер ухо.
Ее глаза стали еще больше.
– Видишь, какой я могу быть, – сказала она.
– Мне больно.
– Какого наказания я заслуживаю?
От нее исходил свежий, дурманящий запах. У меня закружилась голова.
– Не здесь, – прошептал я.