Юто Оно был маленьким очкариком. Американец – толстяком. Немец и француз выглядели как типичные участники деловых конференций. Бергстрём стоял немного сзади, словно старался, несмотря на внушительный рост, спрятаться за спинами коллег. Вероятно, он предпочел бы не сниматься вообще. В камеру он не смотрел, поэтому выражения лица я, как ни старался, не разглядел. Зато увидел его прическу – тот самый ежик, – потому что Бергстрём не надел шляпу.
В подписи к фотографии его имя написали с ошибкой, но в тексте – правильно.
Я решил распечатать страницу в Копенгагене, ведь именно туда и собирался в ближайшее время.
Андерслёв, ноябрь
Он сидел на скамейке неподалеку от могилы матери, над его головой раскинуло ветви большое дерево.
В прошлый раз оно защищало от дождя, но теперь листья опали, и черные ветки торчали в разные стороны.
Он вдыхал теплый, влажный воздух.
В то утро небо было серое, как сталь.
Из-за тумана он почти не видел, что происходило возле кладбищенских ворот.
Зато на этот раз поставил на могильную плиту вазочку с цветами.
Как всегда, чтобы соблюсти приличия. Впрочем, перед кем здесь рисоваться? На кладбище не оказалось ни души.
Даже Капстаден – мегаполис по сравнению с Андерслёвом. Хотя он помнит его другим, многолюдным и полным жизни. Здесь было много магазинов. Когда мать не мешала, он всегда находил где подработать мальчиком на побегушках.
Теперь остался только супермаркет «Иса».
Он думал, что в Капстадене обойдется без порки, но она так громко разговаривала и смеялась и даже танцевала на столе в слишком коротком платье, с вызывающе яркой помадой на губах. Он сидел в дальнем углу кабака, за виски. Его никто не видел.
Он такая заметная фигура, почему же на него столь часто не обращают внимания?
Все оказалось проще простого. Он дожидался ее во взятом напрокат автомобиле. Она вышла из бара и распрощалась с подругами. Совершенно спонтанная, непредвиденная порка, но он остался доволен.
Размышления прервал скрип калитки. Кто-то двигался по проходу между рядами. Он прищурился, разглядеть было трудно. Может, пора надевать очки? Нет, это все погода. Из-за тумана он не сразу понял, что к нему, разглядывая надписи на могильных камнях, приближается журналист.
Он выпрямился.
Какого черта? Что он здесь делает?
Он поднялся и спрятался за деревом, которое в прошлый раз защищало от дождя. Журналист сел на скамейку в мемориальной роще. Живая изгородь почти скрывала его от глаз. Но журналист явился сюда не за ним, иначе искал бы чуточку лучше. Похоже, просто прогуливается.
Он присел на корточки возле семейной могилы. Журналист удалялся по тропинке.
Он последовал за ним к выходу, потом – по главной улице и свернул в переулок.
Журналист остановился перед домом из красного кирпича, открыл дверь собственным ключом. В окне дома напротив мелькнула женская голова. Он быстро вернулся в машину, достал мобильник, набрал в Интернете адрес.
«Арне Йонссон, редактор». Что за черт!
Он вошел в «Гугл». «Арне Йонссон – известный журналист из Южного Сконе. Помимо других изданий, работал в газете „Треллеборгс аллеханда“».
Репортеры как шлюхи или алкаши: за милю узнают друг друга.
Он завел машину и медленно проехал мимо кирпичного дома.
Через сотню метров развернулся и выключил мотор. Достал бинокль. Возле дома стоял «сааб». Журналиста? Он присмотрелся к номерному щиту. Машина числилась за редакцией, в которой журналист работает или работал. Невозможно понять, кто такой этот придурок: журналист, ресторатор или прыщ на заднице?
Кирпичный дом хорошо просматривался снаружи. Но что делается внутри, невозможно разглядеть даже через бинокль.
Арне Йонссон, что за черт этот Арне Йонссон?
Имя имело неприятный привкус. Где он слышал его раньше?
Через час он вышел из машины и помочился возле правого заднего колеса.
Сколько еще ждать? Что, если журналист выйдет из дома только завтра?
Он позвонил в Мальмё и попросил Гудрун Квист назначить встречу на вторую половину дня. Гудрун принципиальная: чуть что – возражает. Ей сорок девять, и никакого образования. По бумагам числится секретаршей, но фактически заправляет всем. Была замужем, но муж оказался человеком ветреным. Узнав об измене, Гудрун ударила его по голове скалкой и, пока супруг стонал в полуобмороке, вылила на него канистру бензина и бросила спичку.
Так она овдовела.
Но заявлять на нее ему не хотелось. Ему нравилась Гудрун Квист.
Прошло час и пятьдесят две минуты, прежде чем журналист вышел из дома с дорожной сумкой через плечо.
Сумку и шарф он бросил на заднее сиденье «сааба». Туда же положил карту, которую держал в правой руке.
Сел за руль.
Он поехал за ним.
На шоссе, где движение оживилось, преследовать «сааб» стало легче.
Между ними вклинилась грязная «тойота», а потом он пропустил фургончик клининговой компании. Повернул на Копенгаген. Проверил бензин – хватит на несколько рейсов в оба конца. Фургон клининговой компании скрылся в направлении Мальмё, «тойота» направилась в Треллеборг. Он отстал, чтобы не вызвать подозрений. Впереди мелькали задние фары «сааба».
Когда миновали последний поворот на шведской территории, он снизил скорость. Теперь журналисту деваться некуда – через мост и на Копенгаген. А там он его легко нагонит.
Если же придурок передумает или у него не окажется трехсот семидесяти пяти крон, его «сааб» будет ждать у платной стоянки.
После неудачной погони за «БМВ» он купил карту «BroBizz» и теперь мог ехать без остановки. Помимо прочего, это экономило сотню крон на каждой поездке. Совсем не лишне, если учесть алчность сербской гангстерши.
В тумане он не различал, где Швеция, где Дания, и сам не заметил, как въехал на мост.
На датской территории прибавил газу и вскоре снова увидел задние фары «сааба».
На выезде из тоннеля движение оживилось: такси шныряли между городом и аэропортом. Он лавировал между рядами и уже решил, что журналисту удалось оторваться, как вдруг снова увидел «сааб».
И преследовал его до самой Конгенс-Торв.
Похоже, журналист и сам не понимал, куда ему надо.
Он три раза обогнул Конгенс-Торв по периметру и столько же раз проехал Нюхавн из конца в конец.
Памятные места. В тот раз мать привезла его в Тиволи, но, как всегда, застряла в Нюхавне, в кабаке, где громко звенела посуда и стеной стоял табачный дым. Мать пила с датчанином, толстым, потным, с сигарой во рту и татуировками на предплечьях. Мальчик испугался, спрятался за матерью, но датчанин выволок его и поставил на стол. «Прыгай!» – и он заскакал на столе, а компания смеялась. И мать тоже. «Прыгай, маленький чертенок!»