Тогда он всю ночь просидел на вонючей кухне с бутылкой лимонада.
Мать с датчанином заперлась в соседней комнате.
Ему хотелось знать, чем они там занимаются, он прислушивался.
Но они поставили пластинку, «Музыку Диксиленда». Когда датчанин закрывал дверь, у него в штанах стоял член.
Утром, когда сели на паром, у матери странно блестели глаза и руки дрожали так, что она с трудом зажгла сигарету. Лицо раскраснелось и опухло. Даже табачный дым не мог заглушить вонь изо рта.
На завтрак ему дали ростбиф с булкой, он съел его на пароме.
Дома мать сразу удалилась на кухню курить, а ему велела открыть бутылку пива со слоном на этикетке, которую купила на пристани.
Она жадно припала к горлышку и вылила в себя полбутылки.
Потом вытерла рот, но в уголках рта оставалась пена.
Посмотрела на сына:
– Почему я должна таскаться с тобой, чертенок?
Перегнулась через стол и отвесила ему две оплеухи.
Щеки горели, но обошлось без порки.
Через несколько минут челюсть ее отвисла и мать захрапела.
Бутылка покатилась по полу.
Он вытер лужу, поставил бутылку в угол…
… так… значит, журналист припарковался за «Англетером».
Он оставался в машине.
Журналист сунул кредитную карту в платежный терминал, прицепил квитанцию с внутренней стороны окна и вышел из машины, прихватив с заднего сиденья дорожную сумку и шарф.
Он медленно ехал за ним, время от времени останавливаясь, будто искал место для парковки.
Журналист вошел в магазин «Сторе регнегаде», потом – в ресторан «Дан Тюрелль». Он же, поколесив еще некоторое время, остановился и уплатил за парковку датскими кронами. Разумеется, он не стал заходить в «Дан Тюрелль», но, проходя мимо, скосил глаза. Журналист сел за барный столик, достал телефон. Он прошелся туда-сюда по улице, мимо старого здания, где располагалась редакция газеты, перешел через дорогу, вернулся.
Журналист кого-то высматривал, но не его.
Он направился к Ню-Эстергаде, где стояла машина, прислонился к стене и продолжил наблюдать за журналистом. Потом развернулся и зашагал в обратную сторону.
К тому времени к журналисту присоединилась блондинка. Они сидели за столиком в «Дан Тюрелле». Он прошелся мимо еще раз, медленнее. Журналист что-то говорил, размахивал руками.
Тогда он вошел в кафе напротив, «Зезе», заказал кофе с молоком, сел у окна. Отсюда «Дан Тюрелль» прекрасно просматривался. Но ему понадобилось в туалет. Когда он вернулся, снова вышел на улицу – убедиться, что журналист с блондинкой не ушли. Похоже, женщина сидела в наушниках и что-то слушала в мобильном телефоне. Когда он снова пошел в другой конец улицы, она прижала руку к губам, словно чего-то испугалась или чему-то удивилась.
Перед журналистом и блондинкой на столе стояли тарелки. Он тоже заказал в «Зезе» омлет и жареного цыпленка с грибами и розмарином.
Интересно, работает ли еще та девочка из Мальмё? Он давно задумал фильм, а у нее подходящие ягодицы. Один фильм он уже сделал, с маленькой полькой. Хотел назвать его «Трость», но на сайте решили иначе, не спросив автора. «Ханна» – это о чем? Никакого уважения.
Он планировал и другие сюжеты, с березовыми розгами, массажной щеткой и обыкновенными шлепками. Но полька его разочаровала, и он убил ее. Нечего лицемерить!
Между тем журналист и блондинка вышли.
Разговаривают.
Она кивает, куда-то показывает.
Он пожимает ей руку. Прощаются. Она его обнимает.
Потом удаляется в ту сторону, откуда пришла.
Журналист смотрит ей вслед. Может, любуется задницей?
Как только она скрылась из виду, он пошел к машине. Или нет, к Ню-Эстергаде. Нужно оставить деньги на столике и следовать за ним.
На тротуарах людно, но он сохраняет дистанцию. Восемь-девять метров. Поднял воротник пальто, держится ближе к домам.
Журналист свернул и остановился перед знакомыми дверями. Должно быть, надеется войти. Вот придурок! Там все надо заказывать заранее, а это стоит денег. Журналист отступил, поднял глаза на уровень четвертого этажа. Достает телефон и прижимает к уху, нажав кнопку. Сигналы идут. Журналист убирает мобильник, подходит к двери, нажимает кнопку домофона, потом разворачивается и идет прочь.
Он отскакивает в сторону, чтобы не столкнуться с ним.
Но придурок, похоже, его не видит. Он в своих мыслях.
Он кидается к двери, а журналист уже заворачивает за угол. Похоже, снова направляется в «Дан Тюрелль». Садится за барную стойку, заказывает минеральной воды.
Тем временем он движется уже привычным маршрутом вдоль старого редакционного здания и останавливается на другой стороне улицы.
Со стороны Ню-Эстергаде приближается ирландка. Она заходит в «Дан Тюрелль», журналист встает ей навстречу, они разговаривают, жмут друг другу руки. Такое впечатление, что он хочет ее угостить. Она устраивается на барном стуле. Ирландка коротко остригла волосы, надела джинсы и кожаную куртку. Бармен ставит перед ней чашку кофе. Журналист достает мобильник, ирландка вдевает наушники, кивает. Через несколько минут вынимает наушники и протягивает ему мобильник.
Закрывает лицо руками.
Похоже, плачет.
Ему пора. Он останавливается возле кафе «Зезе», напротив «Дан Тюрелля».
Он не знаком с блондинкой, с которой журналист разговаривал в первый раз, но ирландку узнал. В свое время она получила от него двенадцать ударов по ягодицам и четыре тысячи крон на руки. Но при чем здесь журналист? Ему-то что от нее надо? Как придурок вообще на нее вышел? И откуда знает салон сербской гангстерши?
Он снова проходит мимо ресторана.
Перед ирландкой рюмка, вроде коньяк.
Вот хлыщ!
Он возвращается обратно – она пьет из бокала. Виски, конечно. Ирландцы впитывают их с молоком матери.
Он останавливается возле кафе «Зезе» и отворачивается в сторону кафе «Виктор», когда журналист с ирландкой проходят мимо. Они движутся к Ню-Эстергаде, теперь он понимает, куда именно. Следует за ними. Пара останавливается возле знакомого ему дома, ирландка показывает рукой вверх, на четвертый этаж. Журналист звонит в дверь, потом достает мобильник, прикладывает к уху. Ирландка смотрит на него, кивает, и они отходят.
Прощаются возле его автомобиля.
На этот раз обходится без объятий.
Но журналист провожает ее взглядом. Да он больной, черт!
Эресундсбрун они проезжают уже в темноте.
Далеко впереди мелькают задние фары «сааба».
Он уже знает, куда направляется журналист, и не удивляется, когда тот останавливается возле кирпичного дома в Андерслёве.