– Молодой человек сватается к пожилому человеку в его день? – спросила мама с невинным лицом.

– Хороший заголовок для газеты «Жызнь»

– Я помню другой заголовок: «Два пенсионера застряли друг в друге».

– Мама!

– Это не я, это «Московский комсомолец».

Секс в СССР

В отель не пойдешь: штамп о браке проверят.

Дома нельзя (ну это понятно).

Ну а в подъезде моего приятеля застукали как-то соседи.

И… связали.

Девушка убежала.

А соседи вызвали ментов.

Менты приехали, долго хохотали и развязали приятеля.

И говорят: ставь нам за это.

Ну он и проставился.

Вместе выпили.

Менты говорят:

– Во жисть! Потрахаться негде! Ты, если че, к нам заходи: у нас иногда камера для алкашей свободна.

И телефон свой дали.

Такие были раньше менты: добрые.

Нам бы что попроще

Еще про эту, как ее, венустрофобию, которая типо боязнь красивых женщин.

У Чехова есть, по-моему, такой рассказ: как жених у свахи просил че-нить попроще, не умную и некрасивую.

У меня тоже был такой знакомый – всё искал жену, чтобы она была попроще.

Как-то говорит мне:

– Найди мне че-нить попроще – чтоб не выпендривалась.

– Чтобы совсем не выпендривалась?

– Чтобы совсем.

– В смысле чего бы не делала?

– Наоборот – чтобы все делала: убирала там, стирала и прочее, но чтобы молчала.

– А ты?

– Что я?

– Ну а ты ее обеспечивать будешь?

– Я?!

В общем, я ему помогать отказалась.

Лет через пять встречаю на улице и говорю:

– Ну как? Женился?

Он, довольный, говорит:

– Ага.

– Все, как ты хотел? Полы моет, обед готовит, молчит, а ты ей денег не даешь?

– Ага. И сапоги по пять лет носит! (похвастался он).

Потом немного опечалился:

– Правда, три куска сахару в чай кладет…

– Гони в шею (говорю) Три куска! Не напасешься! От скотина!

Он посмотрел на меня внимательно:

– Думаешь? Я бы выгнал, но она за те сапоги обещала мне ботинки купить: я все расходы в книжку записываю.

Кровать от подагры

Когда-то, лет 20 тому назад, сильно мне нравился один красивый молодой человек.

Ну, и я ему тоже – соответственно.

Потом, конечно, все на нет сошло, тихо расстались.

И вот иду я как-то по Венеции, лет через 20 после расставания, и он сидит в каком-то кафе.

Ну, и выпили по старой памяти.

Он мне говорит:

– Пойдем ко мне, у меня квартира хорошая тут… Мебель, картины…

Я говорю:

– Я ночью в мебели плохо понимаю.

Он тогда говорит:

– Поймешь: там такая кровать, закачаешься…

– А ты на ней что, качаешься?

– Ага. Тем более когда нога сильно ноет… Помогает.

Я говорю:

– Я не люблю на кровати качаться: у меня давление…

– И че делать?

– Ниче. Давай еще бутылку возьмем?

– Ты права (говорит). Черт с ней, с мебелью…

Шаббат

Общалась я в юности с двумя очень старыми еврейскими дамами – Эйдлей Моисеевной и Юдифь Израилевной.

Эйдля (80 лет, выглядела лет на 20 моложе, элегантная, имела поклонников) говорила:

– Самое ужасное в нашем возрасте знаете что, милочка? (милочкой была я). Я вам скажу, что. Безразличие к сексу. Но мужчина тоже человек – сколько можно тянуть букетно-конфетный период?

Юдифь (на вид Шапокляк, старая барыня на вате, но юркая, 85 лет) говорила:

– Ты за себя говори, Эйдля. Мы с моим Лазарем до последнего дня – он умер в пятницу – этим самым занимались…

Эйдля невозмутимо отвечала:

– Ну все равно субботу пришлось бы пропустить…

Любовь дирижаблей

Вот еще про мужчин.

Влюбился как-то в меня дядька (давно дело было) – на 20 лет старше, лысый, пузатый, коротконогий и все такое прочее.

Но как бы умный.

Ухаживал, ухаживал, а я все смеюсь.

Он тогда взял разозлился и говорит:

– На модель ты не похожа…

Я говорю:

– Почему это? Я похожа на модель дирижабля в уменьшенном виде.

Мама говорит (присутствовала):

– А вы (этому ухажеру моему) – в увеличенном, особенно если спереди…

Он почему-то вскочил и убежал.

Больше я его не видела.

Два рассказа о моем парикмахере

I. Сочувственное

Встретила как-то на остановке очаровательного мальчика, парикмахера своего, совсем молодого человека (он как-то вздохнул и сказал мне – стареть так тяжело, немногие это понимают – а ему 27 лет). Относится он ко мне как-то сочувственно: для него я глубокая старуха. И говорит, вежливо так, с состраданием, чуть ли не со слезами на глазах, мальчик очень нежный:

– Как вы себя чувствуете?

Я говорю:

– Спасибо, ниче вроде…

Он (деловито):

– 15-го приходите. Мая. Покрашу вас. Седина скоро вылезет. Нехорошо.

Я говорю:

– 15-го не могу, уезжаю.

Он (опять со страданием в голосе, чуть не плача):

– В профилакторий?

Я было хотела сказать, что в Канны, и тут же осеклась – все равно не поверит: для него после тридцати человек уже глубокий инвалид, и его только на свалку, а не в Канны.