После ужина, пока мужчины толковали за главным столом, Мэри и Джоанна постелили льняные простыни и одеяло на гостевую постель и взялись чистить ночной горшок. Роуз принесла колодезной воды для таза, а Джоанна положила рядом с ним полотенце и ручное зеркальце.
— У тебя есть вопросы о том, что может случиться нынче ночью? — спросила Мэри свою юную помощницу.
Та зарделась.
— Я знаю, что ты, наверное, видела, как это делается, но тут будет иначе, — продолжила хозяйка дома.
Джоанна потупила взор на руки, лежащие на коленях.
— Что ж, — проговорила женщина, — тогда дам природе самой взять свое. Завтра, если хочешь, мы потолкуем о случившемся.
— Ладно.
Мэри направилась было к двери, но обернулась и улыбнулась.
— Не тревожьтесь, миссис Стаут, — сказала Джоанна. — Все будет в порядке.
Хозяйка поглядела на юную девочку-подростка, сидящую на кровати, и на ее рабочее платье, заляпанное грязью от дневной уборки. Волосы Джоанны спутались в ком, а ладони и правое предплечье испещрили мазки сажи от очага. Черная полоска была и на лбу, где девочка утирала пот. Ноги и щиколотки у нее были в синяках и ссадинах от ежевичника и меч-травы, а на щеке и шее виднелись следы укусов клещей. Воистину жалостное зрелище…
— Послушай, дитя, позволь мне малость поработать над тобой, — вздохнула Мэри.
Обмакнув полотенце в тазик с водой, она начисто вытерла Джоанне лицо, шею и руки, а потом сполоснула его. После этого, отступив на шаг, чтобы оглядеть плоды трудов, нахмурилась и покачала головой:
— Сними-ка туфли.
Миссис Стаут вытерла девочке ноги, снова прополоскала полотенце и отдала ей, проговорив:
— Через минутку я уйду, а ты приведи в порядок все остальное.
Закрыв за собой дверь, Мэри направилась к одному из шкафчиков в лавке. Они с мужем не торговали предметами роскоши вроде платьев, но пара ночных сорочек у них имелась. Выбрав одну, хозяйка встряхнула ее и поднесла к носу. От ткани чуток попахивало плесенью, но куда меньше, чем от рубашки Джоанны. Выждав пару минут, миссис Стаут постучала в дверь, а когда она вошла в спальню, неся ночную сорочку, Джоанна вскочила на ноги, чтобы крепко ее обнять.
— Я люблю тебя, Мэри! — вымолвила она.
Хозяйка с улыбкой похлопала ее по спине:
— Ну, это самое малое, что я могу сделать…
Когда Мэри ушла, Джоанна переоделась и села на край кровати дожидаться Генри. Не прошло и минуты, как под кроватью послышалось едва заметное шевеление. Девочка подскочила на ноги, взглядом обегая комнату в поисках какого-нибудь оружия, которым можно прикончить спрятавшуюся змею или крысу, но ничего не нашла. Отлично, она воспользуется туфлей, если придется! Схватив туфлю, Джоанна стиснула зубы, опустилась на колени у кровати, подняла свисающее до пола лоскутное одеяло и осторожно заглянула под него.
И, охнув, отпрянула.
Это была не змея и не крыса.
Это была Роуз.
Схватив ее за ногу, Джоанна выволокла девчушку из-под кровати.
— Ты чудовищное дитя! — воскликнула она. — Что ты там делала?
— А чего, ждала, когда вы с Генри будете совокупляться, конечно! — заявила Роуз.
«Крепость» бросила якорь в двухстах ярдах от берега почти два часа назад, и команда уже начала серчать. Те, у кого имелись подзорные трубы, забрались повыше на ванты, чтобы навести их — не на южную окраину Сент-Олбанс, где виднелся бы дым, буде капитан раскрыл умысел захватить их в плен, а на причалы Грешного Ряда, где вопили, орали и демонстрировали свой товар блудницы. Комментируя увиденное, глазеющие довели остальной экипаж буквально до неистовства.
Пим насупился. Капитан недвусмысленно велел дожидаться сигнала четыре часа. С другой стороны, «Крепость» порвала парус в Акульей бухте, задержавшись почти на час, пока Мартин чинил его. Так что, строго говоря, они ждали почти три часа с той поры, как спустили капитанскую плоскодонку.
— Ну же, Пим! — подзуживал квартермейстера Робертс. — Будь там огонь, я бы уж давно его углядел! Отдавай приказ и айда на берег!
В отсутствие капитана вся полнота власти была в руках у Пима. Как и капитан, квартермейстер пиратского судна — должность выборная и достойная дополнительной доли трофеев. Работа Пима заключалась в том, чтобы представлять интересы команды, улаживать разногласия и поддерживать порядок. Он же распределял провизию и лекарства, а также делил добычу. Теперь же он так же рвался на берег, как и всякий человек на борту, намереваясь сделать это увольнение на берег последним, буде Дарла согласится отказаться от блудного ремесла, остепениться и выйти за него замуж. У него имелись основания считать, что она на это пойдет. За годы они очень сблизились, и Пим раскаивался, что не объяснился с нею два месяца назад, как планировал.
— Еще разок внимательно погляди в трубу, — крикнул квартермейстер Робертсу на марс. — Ежели там чисто, спустим первую шлюпку на берег и поглядим, чего там будет. Коли все пойдет ладно, отправим следующую полусотню, развернем ее к порту боком, дабы показать пушки, да сойдем на берег — все, окромя скелетного экипажу.
Долгую минуту спустя команда разразилась ликующими воплями: Робертс подтвердил отсутствие дыма. Еще час спустя Пим с последним береговым десантом уже стояли на причале Грешного Ряда. К тому времени всех проституток уже расхватали, так что квартермейстер с остальными разбились на небольшие группки игроков, выпивох и покупщиков. Направившись в «Голубую лагуну», Пим вошел, занял свое обычное место в дальнем углу и окинул заведение алчным взором.
Пить перед сражением или под парусами пиратам запрещалось. Не дозволялось им хватить лишку и в любое другое время на судне, и Пим не был исключением. Но на берегу он был законченным пьяницей, питавшим особое пристрастие к пуэрториканскому рому и пузатой шлюхе по имени Дарла. После четырех лет его экскурсий на берег все в этих кварталах знали, что Дарла с Пимом — неразлучная пара, когда он в городе. И хотя пираты вообще-то — народ лихой, только пьянейший из забияк мог решиться бросить вызов квартермейстеру «Крепости» по этому или любому другому вопросу, потому что Пим отличался злопамятностью и потому что именно он занимался наказаниями экипажа в море. Оскорбление на берегу могло означать разницу между кнутом и купанием под килем в море, и хотя и в том и в другом приятного мало, на таком большом корабле, как «Крепость», путешествие под килем чаще всего оказывалось смертным приговором.
Делалось это так: жертву привязывали к двум веревкам, пропущенным под кораблем; одну привязывали к запястьям, а вторую обматывали вокруг лодыжек. Потом его швыряли за борт. А поскольку киль был покрыт острыми ракушками — «морскими желудями» — те пластами снимали с наказанного моряка кожу. В соленой воде, это было болезненнее, чем можно себе представить. Оставшегося в живых после такого «купания» могли подвергнуть второй прогулке, если проступок того заслуживал.