«Хляби небесные, топи болотные, — ужаснулся про себя Лиходеич, — где же я этому супостату столько престарелых женщин наберу?»
— А вы каких предпочитаете, э-э, бабулек? — Сумрачно поинтересовался Лиходеич, от нервного напряжения постоянно меняя кроссовки на ногах — с правой на левую, с левой на правую. — Известно каких — зелёных.
«Я еще и издеваться должен над бедными женщинами? В болоте их вымачивать? Или зелёнкой покрасить? Ну, мутант, вылитый мутант», — ужаснулся Лиходеич и, уставившись взглядом в пол, дабы больше не оскверняться видом нелюдя, выбежал за дверь босиком, пиная перед собой кроссовки. — Вы не поняли, — заорал следом чернявый мутант, скаля зубы, — если дорого, сторгуемся. Я и в рублях беру, не только в валюте.
Лиходеич гневно шагал по коридору. У окон стояли счастливые мамы и кричали на улицу счастливым папам о том, какие у них родились замечательные дети, а также проходили медсестры, толкая перед собой тележки, полные чмокающих сверточков. «Эх, одним больше, одним меньше», — с отчаянием подумал Лиходеич, когда мимо проехала очередная тележка…
Выходил он из дверей роддома осторожно, бережно поддерживая раздувшийся апельсинового цвета живот.
Лиходеич завернул мальчика в старый заячий тулуп и уложил на печи — пусть согревается после дальней дороги. Ребёнок спал и улыбался, и ни один сон не подсказал ему, как изменилась его едва начавшаяся жизнь и что страшная Беда уже хищно вглядывается в его судьбу, готовясь заплести все пути-дорожки, чтобы труднее ему было отыскать себе заветных друзей, чтобы не нашёл он свое единственное место в жизни.
Лиходеич рысью сбегал на Земляничную поляну и вернулся с охапкой жёлтых одуванчиков, блюдцем ягоды, пахнущей жаркой сладостью, и перепуганной лягушкой в мягких бородавках. Нужно было готовить съедобную смесь для малыша. Он подошёл к нему проверить, не заполз ли паук в крохотный носик, и убедился, что нет, не заполз, мальчик спит покойно и причмокивает губками: «Тим. Тим. Тим».
— Ну вот, младенец-злоденец, — тяжело вздохнул Лиходеич, — и познакомились. Я, значит, твой леший дедушка. А ты Тимом назвался. Тимка, Тимошка, Тимохвехвей. Не самое лучшее имя для человека, который будет служить такому злодею как господин Ний. Но Тимохвехвей, так Тимохвехвей — будущий бездушный убийца, бессовестный вор или колдун, насылающий порчу. А может, и все сразу. Кошмар! Хляби небесные, топи болотные! — Лиходеич схватился за голову.
В ответ на эти слова Тим открыл зеленоватые, как молодая муравушка, глаза, словно промытые самой любовью матери, и улыбнулся так широко, что на его губке слюнка вскипела пузырьком. И у Лиходеича, который давным-давно не видел ничего более трогательного, чем эта детская слюнка, неожиданно запело больное сердце — хрипло, со свистом. Он испуганно прихлопнул его волосатой лапищей, как бабочку, больно сдавил — цыц, не напугай мальца. И принялся готовить напиток для Тима. Подоил одуванчики — из каждого стебелька выдавил горький молочный сок, размял деревянной ложкой землянику, волосатым пальцем, предварительно чисто облизанным — не дай бог, микроб занести — все размешал. Уже приготовился выдавить сок из лягушки — ну и лакомство получится для маленького лешёнка — как Тим вновь проснулся и сказал: «Тим-тим». Рука Лиходеича с обмершей лягушкой опустилась сама собой.
— Тебе повезло, — сказал он квакушке, выбрасывая в траву под окном, — а мне нет. Вот оно моё горе — есть просит. И моя радость. Не позабочусь — расплачется. Эх, такое дитё не лихоманской едой вскармливать требуется, а самой что ни на есть простой, человеческой.
И он налил в приготовленную бутылочку с соской молока, купленного для себя в городском магазине. Но прежде чем кормить Тима, Лиходеич достал фиолетовый флакон, который висел у него на груди, с усилием вытащил из него травяную пробку. Крепким ногтем аккуратно подхватил бисеринку слюны с улыбающейся губки малыша и стряхнул ее в склянку. Зажглись искорки и погасли, коснувшись дна, — словно колючка вцепилась в грудь Лиходеича, словно уголек прожег язвочку чуть повыше желудка…
…Как только маленький лобастый Тим, быстро превратившийся в рослого не по годам мальчугана, вошел в возраст, Лиходеич решил приниматься с грехом пополам за его учебу, заказанную Вороном. Старый леший, не сомневался: будет из смышлёного мальчишки толк. В его длинных, вечно порезанных осокой и измазанных медовой смолой пальцах жили цепкость, ласка и чуткость — без них ни один фокус не получится. В его гибком и, на первый взгляд, хлипком теле — горожанин он и есть горожанин — столько было выносливости, сколько и должно её быть у неутомимого лесного ведуна, способного не страдать ни от жары, ни от мороза, только лишь отдав себе приказ не думать о них. В Тимошины зелёные глаза, в которых всегда словно золотистые улыбки самого солнышка плавали, леший мог смотреть бесконечно. Столько в них подпрыгивала озорства, что лесной дедушка не один день подряд мог шалить шалости в Разбитой коленке, веселя народ. Столько в них думок разных отражалось, что Лиходеич и сам задумываться о жизни начал, хотя давно с ним такого не случалось. «Не дом, а гостиница, „Интурист“ какой-то», — ворчал он, бывало, когда обнаруживал в избушке на столе бельчат, грызущих сахар, в собственном лежбище на печи — филина с бронхитом, а в чайнике — уютно свернувшегося ужа. Лесной народ дня не мог прожить, чтобы не позабавиться с мальчишкой, гораздым на проказы и всяческую помощь в любом деле.
Однажды, дабы не только поучить, но и позабавить любимца, показал старый леший, как нужно заговаривать обычный булыжник, чтобы на человека, запнувшегося об него, напала бы и извела нудная Икота. Тим только зря морщил свой крутой лоб, но никак не мог уразуметь, как именно надо положить камень и в какой момент произнести совсем плёвый заговор — по своей простоте тот и в букварь для злоденца не входил. Вертел мальчик булыжник и так и сяк длинными ко всему умелыми пальцами, но сейчас будто неловкими, а потом рассказал Лиходеичу о том, какая радость и какая печаль ждут этим летом человека, который через три дня пройдет мимо злополучного камушка. Лиходеич проверял — не соврал парнишка, все так и получилось у Петра Сидорова из села Красная синька, бывшей деревни Дураково. И собаку охотничью — клад, не собака — завел он, и Домовой, обидевшийся на него за это, подспрятал паспорт, отчего тот не смог вовремя приехать в ЗАГС и невеста укатила на юг с другим.
— Давай его пожалеем, дедушка Лих, не будем Икоту насылать, — предложил Тим. И так посмотрел на Лиходеича своими звонкими, зелёными, с думкой глазищами, что тот беспрекословно и согласился. А ещё как-то заблудились в лесу брат с сестрой, пятиклассники. Вот уж Лиходеич обрадовался. Никто не плутал по Разбитой коленке года три. А тут сразу два человека разом. Лиходеич повел Тима по их следу. Старался показательно идти — как русская борзая за зверем крадётся — осторожно вышагивал, стойку на одной ноге делал, когда надо — галопом скакал, сложив кулаки, филином ухал, змеей шипел, медведем ворочался, пугая заплутавших. Искривлялся весь, устал. Всё для того, чтобы вкус к лесной игре у Тима разбудить, подленькую струнку в его душе задеть, чтобы поизгаляться ему самому захотелось над другими.