И публика глухо и злобно зашипела:
— Да здравствует король Тим!
Два чёрта с позолоченными рогами ввели мальчика, одетого во фрак и накрахмаленную рубашку.
— Король! Король бала! — Прошелестело по рядам, и сотни завистливых глаз устремились на бледного мальчика, мечтая испепелить его. По его растерянному взгляду можно было подумать, что он не понимает, где находится и что с ним происходит. Юркий Анчутка подбежал к нему с бокалом какого-то зелья, и воскликнув: «В такой момент нельзя не выпить!», насильно влил в него содержимое. Взгляд мальчика сразу же затуманился.
— А теперь заклеймим его! Поставить ему клеймо чертополоха! Клеймо чертополоха! — Кричали все. Вновь волки ударили по тугим животам. Каждый оглушительный удар для любого человека был бы равносилен удару обжигающего хлыста. Короля бала подхватили под руки, чтобы он не упал. Улюлюкая и вопя, злоденцы принялись срывать с себя одежды, обнажая на плечах клеймо, обозначавшее принадлежность к чёрным силам.
Аспид, размахивая хоботами, подлетел к мальчику, содрал с него фрак вместе с рубашкой и поджег их факелом. Затем он схватил прут с раскаленным железным контуром цветка чертополоха на конце. Подлетел к почти бесчувственному мальчику, и с размаху ожёг его плечо клеймом.
— Мальчик мой! — Отчаянно закричал Лиходеич. — Мальчик мой! Прости меня! Лучше меня убейте! — Ну-ка, вышвырните его вон! — Проорал Ний, обращаясь к чертенятам.
И в этот момент Тронный зал вздрогнул, его потолок и стены начали медленно оседать, огненным дождём посыпались факелы, гости заметались и в отчаянье стали драться друг с другом. Ожившие белые скульптуры набросились на чаны с непроданными лягушками… Впрочем, картина была столь неприятной, что не станем переводить на описание бумагу.
Как и следовало ожидать, Тронный зал не выдержал скопления тёмных сил и загорелся. Земля, растревоженная злобным и диким криком, сотряслась от ужаса, разверзлась и поглотила очаг боли. Но до того, как всё низверглось в бездну, какая-то неведомая сила крепко встряхнула Лиходеича, куда-то понесла, кувыркая, и, сложив вдвое, шмякнула в печную трубу его родной избушки.
Несколько часов Тим пытался привести Лиходеича в чувство. Чего он только ни делал! Надевал ему на голову хомут, снятый с потной лошади, спрыскивал водой, взятой из девяти колодцев, обсыпал золой, наметённой из семи печек, потом еле-еле отмыл серые щеки дедушки мёртвой и живой водой, заготовленной на самый чёрный день. Ничего не помогало бедному Лиходеичу, он лежал на печи и даже пить не просил. «Это не Лиходеич так сильно болен, — пытался успокоить себя Тим. — Это я виноват. Это я не могу найти Общий Язык ни с золой, ни с водой, поэтому они не помогают мне вылечить дедушку Лиха».
Скоро Тим выбился из сил. Не столько от усилий — для мальчишки, привыкшего к разной работе в лесу, то был не изнурительный труд, да и минута была такая, в которую родные люди не устают. Причиной усталости явилась странная пронзительная боль в его плече. Пошатываясь от красных кругов, плывущих перед глазами, и не зная, чем ещё помочь Лиходеичу, Тим прижался к дедушке потеснее и забылся сном.
А проснулся — сидит сумрачный Лиходеич, камуфляжная форма на все пуговицы застёгнута, за плечами сумка, теребит птичье гнездо в руках. Плохо у него на душе, понял Тим.
— Дедушка Лих, — позвал Тим, спрыгивая на пол. — Лучше ли тебе стало?
Лиходеич покачал лохматой головой и сказал голосом безнадежным и тихим, словно осока болотная прошуршала:
— Мне уже лучше никогда не будет.
— Что-то с Даном случилось? — Догадался Тим. — Где Даня?!! Куда ты его увёл?
— Ох, плохо дело, плохо дело, — заскулил раненым псом Лиходеич, — Ох-хо-хо, топи лесные, хляби небесные! Нет мне прощения, совсем я, старый дурак, из ума выжил.
— Подожди причитать раньше времени, дедушка Лих, — обнял его большую голову Тим. — Расскажи всё по порядку. Вместе думать будем.
Лиходеич робко взглянул на мальчика и спросил:
— Проклянёшь?
Тим только головой покачал, тревожно вглядываясь в исслезившиеся глаза Лиходеича.
— Нету Данечки, у Ния он. Вместо тебя я отвёл его к злодею… — И старый леший впервые всё честно рассказал Тиму, откуда он появился в Разбитой коленке. Рассказывая, Лиходеич с нарастающей тревогой поглядывал на Тима, который вёл себя странно. Тёр левое плечо, ойкал, осторожно отводил рубашку, болезненно налипавшую, видимо, на какую-то рану.
— Что там у тебя?
— Продолжай, — попросил Тим.
— Я подумал: кто он мне, этот Даня? Никто. Я его знаю-то один день. А тебя люблю больше Разбитой коленки, больше жизни своей. Ну и я, чтобы спасти тебя… взял Даню и отвел… к Нию, ничего никому не сказав, — произнеся все это, Лиходеич втянул голову в плечи и закрыл глаза.
— Как же ты мог? — Тихо прошептал Тим.
И, схватившись за плечо, болезненно скорчился. Лиходеич подскочил к мальчику и расстегнул на нем рубашку. На белой коже отчетливо выделялась кровавая рана в виде контура цветка чертополоха, будто выжженного железом. Лиходеич аж вскрикнул.
* * *
— Подмена! Карающий и справедливейший Ний, это подмена! — Орал Ворон, взбираясь и соскальзывая по скользкой железной фигуре главного злодея. — Нас провели! А еще благородные! Чистые воры! Читайте! Я украл из повести главу! Осмелюсь вам прочитать её, вы поймете всё! Я ни в чём не виноват!
Ворон, захлебываясь от ужаса перед наказанием, которое может последовать от Ния, начал читать срывающимся, подобострастным голосом.
— Эй, Тимочка, — позвал Лиходеич на улицу мальчика. — Глянь сюда, что покажу.
Тим присел на завалинку, притулился худым плечом к круглому боку дедушки. После того, как побывал в их доме Ворон, дедушка Лих еще добрее стал, не отвертишься от него, пока за обедом молоком не упьешься и мёдом не объешься, но сам он какой-то не такой, бормочет себе в усы что-то, ругается, а по ночам, как медведь, вздыхает.
— Мой прадедушка, который в этой избушке жил — польза, прочность, красота — вот его девиз был! — оставил мне завещание, — не без гордости сообщил Лиходеич, раскладывая на пятнистых камуфляжных коленях кусок бересты. — Вот про то тут и написано. Специально для меня грамоте научился, и всё честь по чести расписал. Видишь, буковки Аз, Буки, Веди…
— Что он тебе завещал?
— Не суетись, малёк, — с улыбкой, неторопливо пережёвывая каждое слово, говорил Лиходеич, наслаждаясь осознанием того, что о нём близкий родственник в бог знает какие времена беспокоился.
— А завещал он мне клад.
— Клад? Какой клад? Где он зарыт? Чего ж ты раньше молчал? Мы же его раньше откопать могли! — Обрадовался Тим, подхватывая бересту и стараясь разобраться в почти стершихся закорючках.