Для парня, считавшего себя психологически устойчивым, как скала, он был ошеломлен собственной реакцией.
Сначала злость. Потом печаль. Разочарование. Ощущение собственного бессилия. И снова печаль.
Кейд любил свою жену. Любил вопреки всему. Они же умные люди. Так почему же не могут перекинуть мост через пропасть, которая их разделила?
Он снова задумался о только что проданном доме. Что делать дальше? Может быть, первым пересечь минное поле, лежавшее между ними? А как же мужская гордость?
Впрочем, гордость Кейда, похоже, тоже внесла свою лепту в то, что они не могли наладить отношения.
Может быть, мужчине не полагается иметь гордость?
Может быть, мужская гордость не имеет никакого отношения к тому, чтобы быть сильным, делать то, что должно, правильно? Может быть, мужчине стоит попридержать собственную гордость?
Кейд знал, что Джессика никогда не сделает первый шаг к миру. На секунду его снова обуяла злость.
Правда, потом он вспомнил ее голос по телефону тем утром, когда они поссорились. Ему вдруг стало ясно, что Джессика вовсе не пыталась им командовать. Она действительно испугалась.
Кейду стало стыдно за себя. Разве не его гордость явилась одной из причин их разрыва? Гордость. Да это же просто мальчишество. Он всегда был таким. Даже тогда, когда говорил себе, что делает все ради нее. Да, он мог поехать спасать ее магазин. Но на самом деле делал это для себя. Хотелось почувствовать себя героем. Увидеть ее глаза, сияющие от восхищения.
Может быть, пришла пора повзрослеть? Взглянуть на вещи глазами Джессики, а не сквозь призму своего раздутого эгоцентризма.
Она испугалась.
С самого начала, с того дня, когда он впервые снова увидел Джессику, после того как попыталась самостоятельно задержать вора, она дала ему ключ к истинной природе своего страха.
Я потеряла мать, когда мне было двенадцать лет. Я потеряла двух детей. Я не хочу больше ничего терять. Ни единой вещи.
Кейд видел, что сделала с ней потеря тех двух детей, как разрывалось ее сердце от этой неосуществившейся любви.
Он вспомнил детские фотографии Джессики. На фото в пятом классе она улыбалась в камеру с радостным озорством веселого эльфа. Но уже на следующий год, когда умерла мать, Джессика выглядела серьезной и печальной, будто тяжесть всего мира легла ей на плечи.
Кейд попытался вообразить ее двенадцатилетней девочкой, представить чувство утраты, чувство, что ее благополучного безопасного мира больше не существует.
Потеря каждого из детей подкидывала пищу старой пытке – ощущению, что мир небезопасен.
Как и то, что человек, которого она любила, подвергал себя риску.
Внезапно Кейд почувствовал презрение к самому себе. Что с того, если она хотела контролировать его?
«Кейд, – он мысленно выругался, – неужели ты так ничего и не понял?»
Он любил ее. Любил Джессику Кларк-Бреннан. Любил свою жену. И это он оставил ее разбираться со своими сердечными ранами в одиночку. Когда она исчезла, погрузившись в темный мир боли, у него не хватило мужества остаться с ней. Вместо того чтобы помочь ей, найти выход, он ее бросил.
Разве это любовь?
Как он мог теперь заставить Джессику увидеть, что он все понял? Кейд подозревал, что последние недели она провела, старательно выстраивая вокруг себя защитную стену. От него. От любви. Сможет ли он пробиться сквозь эту стену?
Они только что продали дом. Самое простое и естественное – принести бутылку шампанского и отпраздновать это вместе с ней.
Пришло время искренности. Не гордости. Гордость не хотела, чтобы Джессика узнала, что у него на душе. Гордость не хотела чувствовать себя зависимым от нее.
А любовь хотела этого. Любовь хотела, чтобы Джессика узнала о нем все.
Они расстались тогда, когда победила гордость.
Теперь настало время дать шанс любви. Второй шанс.
Приняв окончательное решение, полчаса спустя Кейд постучал в дверь дома, где они когда-то жили вместе. Увидел, как Джессика подошла к окну. Потом наступила тишина. На мгновение ему показалось, что она не собирается открывать дверь.
Однако открыла.
То, что он увидел, заставило содрогнуться. Джессика снова надела одно из тех безобразных платьев. Он думал, она шутит, говоря про платье для беременных с камуфляжным принтом, но это оказалось правдой. Но даже если забыть про платье, Джессика выглядела просто ужасно. Бледная, изможденная, осунувшаяся.
– Привет, Джессика. – Кейд говорил каким-то неестественным голосом.
– Ты пришел за своими деньгами?
– За деньгами? – спросил он в искреннем недоумении. Очевидно, она еще не получила деньги от продажи.
– Я же обещала тебе отдать деньги за наряды из «Крисалис», когда дом будет продан.
– Но ты даже не взяла их.
– И что? Ты их носишь?
– Ты с ума сошла?
– Ну, раз не носишь, то я за них заплачу.
– О’кей, – согласился он, – тогда будем считать, что я их ношу.
На лице Джессики мелькнула слабая улыбка, но она сейчас же погасила ее, как вспыхнувшую спичку в сухом лесу. И все же, помимо нарочитой мрачности, Кейд заметил в ее взгляде что-то еще. Нечто такое, что она старалась от него скрыть. Казалось, несмотря на все потери и собственное нежелание, она надеялась.
Джессика надеялась на него, и в этом была невероятная храбрость.
– Ладно. А где моя скамейка? Ты ее привез?
– Нет.
– Тогда зачем ты пришел?
– Разве непонятно? Я принес бутылку шампанского. Думаю, мы должны отпраздновать продажу нашего дома.
– А-а.
– Теперь ты должна пригласить меня войти, – деликатно подсказал Кейд.
– А что, если я не хочу, чтобы ты входил? – возразила Джессика.
Он больше не мог спокойно смотреть на искру надежды в ее глазах.
– У нас еще остались незаконченные дела, Джесси. – Ага. Она никогда не могла отказать ему, когда он называл ее Джесси.
Она сделала шаг назад и заносчиво подняла подбородок. Он вошел.
Постарался скрыть шок, в который его привело то, что увидел внутри. Дом никак нельзя было назвать отражением хозяйки. И не только из-за обновленных полов. Множество вещей оказались не на своих местах. На диване лежало теплое одеяло с подушкой. На столе стояли пустые стаканы. На полу валялись носки.
Не может быть! Все это пугало. Очень пугало.
– Ты здорова? – поинтересовался Кейд.
Джессика села на диван и сложила руки на груди, будто хотела защититься. От него.