— Все. При выполнении определенных условий.
— Это каких?
Известное дело. В частности, тот же лес не вырубать на продажу, а исключительно на нужды. Все из Петербурга не отследишь, явно примутся пользоваться, но это уж входит в расчет.
— А сколько хочешь? — заорал еще один.
— А вот выберете одного, говорящего от лица всех, чтобы не шумели зазря, — с ним и обсудим. С каждым говорить недосуг.
— Юстина!
— Иди, Юстин!
— Выясни все подробно!
Я повернулся и пошел в дом, не собираясь дожидаться, пока он получит все наказы. Семейств в Болотном едва два десятка наберется, зато каждый мнит себя гением мысли, заранее подозревая некую сомнительную аферу. В принципе так и есть. Во что выльется сия история, неизвестно, буду надеяться, хуже не станет. Хотя бы в денежном смысле. Рассчитываю получить раза в три больше прежнего. Судя по нашим с Сашей совместным прикидкам, приблизительно столько управляющий и брал. То есть для крестьян ноша привычная.
Для обеих сторон выгодная сделка. Мне не надо надзирать за деревней и держать специальных людей. Они получают широкую свободу. Любой промысел или возможность податься в город на заработки. Как минимум строители еще долго потребуются в Петербурге. Даже сезонный заработок даст приятную добавку к обычным занятиям. И недалеко. Это мы катились с удовольствием почти три дня. Можно и за сутки смотаться с товаром или по иной надобности.
Ну и, конечно, попутно собираюсь создать здесь картофельные поля, выговорив для себя далеко не лучший кусок. Обрабатывать они станут. Для начала на паре десятин высадят согласно инструкции. Не зря ведь привез. Тысяча пудов с гектара теоретически, оказывается, не предел. Себя обеспечу, а там, глядишь, и дальше пойдет. Не от Андрюхи или тяти — так отсюда.
Главное, чтобы не насильно сажать подозрительный клубень, — тогда упрямиться станут. Нет у них опыта многовекового ухаживать. Все объяснить, но требовать себе доставки в полном объеме. Типа обожаю и просто жить без продукта не могу. Не могут не заинтересоваться крестьяне при таком весе овощем. Потихоньку-помаленьку распробуют. Вместо покупки ржи в плохой год станут есть оладьи из картошки. Вкусно и полезно.
— Почему? — спросил Юстин, выслушав мои условия и после вялой попытки поторговаться, с ходу отметенной, как непродуктивной и наглой, пообещал обсудить с людьми.
Я особо не сомневался в результате. А захотят чего получше — могу и увеличить сумму, чтобы неповадно было. Так ему и объяснил. И про то, что с остальными деревнями по тому же принципу буду сговариваться, тоже. Могу и отрезать от угодий в чужую пользу.
— Я уважаю непьющих, сноровистых и трудолюбивых, — ответил ему со всей искренностью. — Иному не везет, одни девки родятся или еще что, от него не зависящее. Только можно ведь и возможность создать для лучшей доли.
— Со здоровой овцы больше шерсти настричь получится? — хитро посмотрев, произнес Юстин.
— Так не на холоде оставлять без шерсти. Напротив, дать возможность свободно кормиться и вес набирать. А мне дела нет до того, сколько жира нагуляет. Токмо не про животных речь идет. О людях. Больше работы — и награда соответствующая. Для семьи, не в мой карман и не жулику-управляющему. Не станет над вами чужой злой воли. Как сами сумеете, так и заживете. В поте лица добывайте хлеб свой, кормите детей не сухой коркой, а с маслом, — и всем выгода. Глядишь, помру — за добрые дела от Бога сторицей получу.
— А через десять лет? — помолчав, переспросил.
— А это смотря на ваше поведение. Начнете лес хищнически без позволения валить да реки пачкать и оговоренный оброк в срок не доставлять — не потерплю. Я уважаю держащих слово, а нарушающих хоть раз не прощаю. И не суть важно, в чем дело: в алчности, глупости или уверенности в собственной ловкости. При случае заверну с проверкой, али пришлю своего человека. Я добродушный, однако лжи и нарушения договора терпеть не стану. Сам соблюдаю договоры и от других честности в том ожидаю.
Ничуть не удивился, когда позже в открытое окно услышал: «Для душеньки своей делает. О спасении своем заботится».
Под то и сказано.
— Вот, — врываясь в помещение и потрясая листками, вскричал Густав Бирон, — так и есть! Помер Август!
Офицеры вскочили, желая убедиться и заодно обнаружить в печатном слове дополнительную важную информацию. Из дворца уже ползло не первый день, однако пока официального подтверждения не прозвучало.
Естественно, это был не тот Бирон, а его брат, недавно еще служивший у поляков на мелкой должности, однако с обретением ближайшим родственником власти прибывший в Россию без задержки. Моментально получил сначала майора Измайловского полка, а затем и премьер-майора. Хорошо делать карьеру при наличии фаворита у трона — твоего родного брата.
Хотя особой вины его в том не имелось. Нормально, когда сажают на ключевых постах преданных людей. Уж кому, как не родному человеку, поддерживать. Не станет его — и тебя моментально уберут. В полку к Густаву относились достаточно лояльно. Сам по себе он никуда особо не лез и в армейских делах разбирался. А вот меня почему-то недолюбливал. По слухам, сначала Сашу прочили ему в жены, а затем переиграли. Решили найти родственнику невесту с хорошим приданым. Зачем зря разбрасываться конфискованными имениями, они еще пригодятся. Господин Ломоносов и так спасибо скажет.
— Читайте вслух! — потребовал некто из второго ряда, недовольный неудачной попыткой прорваться к «Санкт-Петербургским ведомостям».
— В «Прибавлении» от тринадцатого февраля тридцать третьего года, — сообщил очень знакомый голос моего старого знакомого барона фон Рихтера: его жуткое произношение тяжко спутать с чужим, но ведь выучился читать на русском — уважаю. — «Из Варшавы от пятого дня февраля. Первого дня сего месяца пришли все, а особливо саксонские подданные, здесь в великую печаль…»
Занятно это подчеркивание. Поляки вроде не сильно огорчились. Надо бы обратить на это особое внимание. Вечно я путался, где Силезия и Саксония. Пруссаки на провинции зарились, и войны из-за них случались. Сейчас становится важно. Будущие, а возможно и нынешние, промышленные районы. Уголь, железо и даже саксонский фарфор.
— «…как от двора сие нечаянное известие получено, что его величество, всемилостивейший наш король, от имевшейся в левой ноге болезни, которую его величество, едучи сюда, получил, в десятом часу поутру в шестьдесят четвергом году своей хотя довольной, но еще долее желанной старости преставился…»
Собрание возбужденно загудело. Год 1733-й начался незаметно, ничего особенного не предвещая. Помимо праздничных балов и карнавалов с фейерверками, никаких особенных происшествий. А вот кончина польского короля — новость неимоверной важности. Естественно, она должна была прийти с курьером раньше статейки в газете для остальных. В царских палатах не могли не знать, однако Лизу в известность не поставили. И меня соответственно, что немаловажно. Малый двор по-прежнему в стороне от больших государственных дел. Даже не информируют, не то что на совещание позвать. Ну да мы еще не выросли и о себе не заявили, ничего ужасного. Все впереди.