Звигунов появился только через десять минут. Он не спеша поднялся по ступенькам, дверь перед ним отрылась настежь, впуская постояльца. Звигунов кивнул двери, увидел в коридоре Клауса, заулыбался, поздоровался и остановился поговорить. Клаус уже не так сильно удивился фокусам русского с дверями. Удивило другое, хотя этому могло быть и совершенно не магическое объяснение. Уловив намерение русского перекинуться парой слов, Клаус из вежливости поинтересовался у него, как прошел день. И русский довольно подробно рассказал ему о том, где побывал, что видел, и что его удивило. Удивительным было не то, что русский говорил по– немецки, а то, что он легко менял диалекты немецкого языка. С Клаусом он говорил так, будто вырос в Силезии, где родился и вырос сам Клаус. Пересказывая разговор со священником, перешел на баварский диалект. Упомянув случай в поезде, когда ему показалось, что его разыгрывает соотечественник, русский вдруг стал говорить с акцентом американца, а те, как известно, будто бы держат во рту горячую картошку. После этого постоялец, как ни в чем не бывало, пошел к себе в номер, словно исполнил долг вежливости.
Клаус вновь задумался, и было о чем. В молодости ему довелось работать учителем, и преподавал он иностранный язык – английский. С огромным старанием преодолевая лингвистические трудности, он выучил этот международный язык и стал преподавать в школе небольшого городка. Клаус любил детей и жалел их, видя муки постижения чужого языка. Поэтому ученики успевали по его предмету весьма посредственно, так же, как и он сам в университете. Клаус придерживался мнения психологов о том, что если не научить языку ребенка, то взрослый его уже не освоит. Профессора лингвистики в один голос твердили о предрасположенности к языкам и утверждали, что есть абсолютно для этого негодные, относя самого Клауса к малоталантливым лингвистам.
Однако Клауса терзали сомнения. Если каждый человек способен научиться своему родному языку, каким бы сложным он ни считался, то почему не удается легко выучить другой язык, и чем объяснить то, что кому-то освоение языков удается совершенно без каких-либо трудностей? Если бы способность усвоить первый язык общения сохранилась и для всех последующих языков, то все люди стали бы полиглотами.
Да, речь как особая статья человеческой природы всегда оставалась загадкой. Даже известное «В Начале Было Слово» трактуют, как кому взбредет в голову. Однако среди магов на этот счет есть ряд вполне здравых концепций. Например, считается, что именно речь заставила мозг человека установить такое большое число связей между его клеточками, в результате чего появилась личность. Это пороговый процесс – то есть личность выпрыгивает, как черт из табакерки, как только число связей достигает своего порогового уровня. В свою очередь это привело к тому, что личность, появившись, устремилась управлять всем, чем только ей удавалось, и это сдвинуло мир – с тех пор он стал населяться разумными существами.
А вот дальше научные мнения разделились. Одни считали, что существует механизм блокировки освоения других языков, кроме первого, что служит защитой от опасности возникновения еще одной личности на базе одного и того же мозга. Такие случаи бывают – например, алкогольная личность, которая ведет себя, как еще один человек, или редкие случаи шизофрении с раздвоением личности. Другие ученые поддерживают гипотезу о блокираторе, но настаивают на ином его назначении, считая, что личность будет путаться в словах, если знает несколько языков. В подтверждение обычно приводятся примеры того, что полиглоты всегда ведут себя, как идиоты. Третья группа ученых, и это кибернетики, придерживается мнения, что освоенный язык слагает необычайно мощную систему, которая, согласно Основному Закону Систем, активно сопротивляется попыткам построения параллельных языковых систем, то есть это обычная конкуренция. Что касается редких случаев знания многих языков без каких-либо проблем, то все единодушно сходятся во мнении, что развитая личность сама разбирается со всеми этими сложностями, но как именно, неизвестно.
И Клаус пошел к себе в комнату, чтобы почитать что– нибудь на языке Шекспира. Его он и любил почитать.
* * *
Звигунов с облегчением разоблачился в своем номере, избавившись от кальсон, переоделся в домашнее и решал, стоит ли пойти в душ. Сонливость была аргументом против этой идеи – Звигунов явно представил себе, как уснет под душем, упадет и чего-нибудь сломает в хозяйстве Клауса. Эта картинка решила вопрос в пользу сна.
Осторожно притронувшись к ушибу на груди, Звигунов с удивлением не почувствовал боли. Задрав рубашку, он смотрел и не видел никаких синяков у себя на груди. Боли тоже не было, даже если посильнее надавить на место ушиба. А был ли ушиб вообще?
Не особенно углубляясь в размышления об этом странном явлении, Звигунов лег на кровать поверх покрывала и задремал. И приснился Звигунову его дед. Звигунов как будто попал в самый разгар спора деда со своим извечным оппонентом – соседом. Дед что-то активно доказывал, возмущался и… матерился. Больше ничего конкретного в этом сне Звигунов не запомнил, потому что проснулся, испытывая жажду.
Решив, что в столовой Клауса может быть какая-нибудь газировка, Звигунов спустился в подвал. Газировки не было. Но было любопытство – как же это так хитро устроена дверь в погреб? Звигунов заглянул за холст, взялся за ручку и потянул на себя. Дверь открылась, обнажая кирпичную кладку за ней. Звигунов постучал по ней кулаком – монолит! Затем он закрыл дверь и толкнул ее от себя. Дверь снова открылась, и за ней он увидел ступеньки, идущие вниз. Не поборов искушения, но поддавшись ему с какой-то мальчишеской страстью, Звигунов стал спускаться по ступенькам, включив свой айфон в режим фонарика. Спустился и обалдел…
У самой нижней ступеньки, немного в стороне, в тени, потому и незаметно, стоял, разинув рот, тот самый малец, которого он видел на балконе своего номера прошлой ночью во сне. «Так это сон!..» – догадался Звигунов и немного расстроился. Однако решив потом исследовать подвал и наяву тоже, он настроил себя посмотреть, что будет в этом сне.
«Ну что, малец! Варежку-то закрой, а не то муха залетит!» – грубо пошутил Звигунов, решив не ограничивать себя приличиями – ведь это же сон. Зигшпиль – а это был он – закрыл рот, но был по-прежнему вне себя от неожиданной встречи с магом. «Ты чего здесь делаешь в такую поздноту и один?» – поинтересовался Звигунов с некоторыми нотками отеческой заботы в голосе.
Зигшпиль, ужасаясь тому, что с ним творится – он почувствовал себя глупым ребенком в свои сто двадцать три года, заговорил с магом в совершенно странном и неподобающем тоне: «Дяденька маг! Не ругайтесь! Пойдемте скорее к дяде ПеЦу! Он вас уже давно дожидается». Зигшпиль сопел носом и канючил абсолютно по-детски, как дети людей. Цверг с осторожностью взял мага за руку и потянул за собой. А поскольку это был всего лишь сон, как об этом думал Звигунов, он и не сопротивлялся, желая утолить любопытство: кто это ПеЦ, и почему он его ждет. Цверг же по дороге, удивляясь самому себе, играл странную роль – всхлипывал и просил: «Уж вы бы помогли нам, дяденька. Уж мы век помнить будем. Вы уж только расколдуйте золото.» Ничего не понимая, Звигунов шел за мальцом, а тот все что-то жалобно просил, вызывая жалость мага, и он давно бы уже помог – ведь во сне все возможно, но так и не стало понятным, что именно просит этот милый мальчуган.