Несколько раз я просыпалась, не понимая, где нахожусь. Мягкий бархатный гул мотора был лучше любой колыбельной, кресло – неожиданно просторным, темнота – успокаивающей. Я поворачивала голову и видела, как Феликс сосредоточенно смотрит на дорогу, как тусклый свет приборной доски освещает его лицо. Что бы ни случилось со мной в будущем, эту ночь я запомню надолго или даже навсегда. Всего несколько часов назад я мечтала только о том, чтобы он ничего со мной не сделал. Теперь же не могла отделаться от мысли, что вряд ли я когда-нибудь буду находиться в более спокойном и безопасном месте.
– Тебя забыл спросить…
Ох, как затекли спина и шея…
– Смени тон, или разговор окончен.
И холодно. Где же чертово одеяло? Я сделала попытку перевернуться на бок и тут же заметила, что то, на чем я лежу, – даже отдаленно не напоминает кровать.
– Поступаю так, как считаю нужным, только и всего.
Я в машине Феликса! Мы едем домой!
– Да, она со мной.
Я перестала ерзать. Феликс говорил по телефону Насколько гадко с моей стороны будет «проснуться» чуточку попозже? Я была уверена, что как только открою глаза, его телефонный разговор будет окончен, а мне так хотелось узнать о нем что-нибудь еще. Я заставила себя дышать ровно и не двигать глазами под закрытыми веками. Это бьиа Изабелла, и, судя по воплям из трубки телефона, которые были слышны даже мне, она была в ярости от того, что собирался сделать Феликс. Она была категорически против того, чтобы он ехал в Симф.
– Ты хоть представляешь, чем это может грозить?! – орала она.
Я разбирала каждое слово, и чем дольше слушала, тем больше мне становилось не по себе.
– Мы не будем афишировать приезд, и я буду предельно осторожен, – раздраженно ответил Феликс.
Я наблюдала за ним из-под опущенных ресниц: внешне он был спокоен, разве что рука, намертво вцепившаяся в руль, выдавала напряжение.
– Мы?! Что еще за «мы»?! Говори только за себя, думай только о себе и обо всех них – в самую последнюю очередь! Иначе твои сантименты…
– Это не сантименты, это ответственность.
– Ответственность за что?! За то, чего ты не совершал?! Опомнись! Катрина вытрясла из тебя всю душу, и теперь ты решил нянчиться с каждым человечишкой, который перебежит тебе дорогу?! – взвизгнула трубка.
Рука Феликса вывернула руль, машина вильнула к обочине и резко затормозила. Все произошло так неожиданно, что я в ужасе распахнула глаза и резко села. Лента ремня сдавила грудь. Феликс вылетел из машины, яростно захлопнув дверь и… Две вещи поразили меня: первый раз с момента нашей встречи я видела его с лицом, перекошенным от бешенства. Я уже наблюдала его раздражение и недовольство, но ярость – только сейчас. Казалось, от последней фразы его подружки у него в мозгу сгорели какие-то предохранители, и он забыл обо всем, включая меня. А второй удивительной вещью был не визуальный ряд, а то, что я услышала. Я не могла ошибиться, несмотря на всю невероятность происходящего: в машине, пока я была рядом, Феликс говорил с Изабеллой по-русски, но когда он выбрался из машины, то заговорил с ней на другом языке, и я сомневалась, что слышала это язык раньше.
Феликс отошел подальше от машины – я уже не разбирала слов и практически не слышала голоса, но, глядя на то, как он орет в трубку, я не сомневалась, что приличных выражений там мало.
Удручающее начало такого важного дня…
Я огляделась по сторонам. Солнце едва взошло, превратив небо на востоке в расплавленное золото. Было очень ветрено и сыро, над Перекопским заливом кружила стая белых птиц. Мы только что въехали в Крым, еще часа три-четыре, и будем дома. Я отправила бодрые эсэмэски Анне и подругам, спрятала телефон и посмотрела на Феликса. Он только что закончил говорить, верней орать, и теперь стоял спиной ко мне, засунув руки в карманы и глядя на залив. Я вздохнула, вылезла из машины и, дрожа от утреннего холода, потопала к нему.
– Извини за такое пробуждение, – сказал он, не оборачиваясь.
– Переживу. Ты в порядке?
Мой вопрос стал неожиданностью даже для меня самой. Такой незнакомый, далекий, чужой мне человек повздорил со своей подругой из-за совершенно неведомых мне разногласий. Пожалуй, надо было остаться в машине и сделать вид, что ничего не случилось, но меня охватило странное сопереживание.
Феликс повернулся ко мне и смерил взглядом. Утреннее солнце легло позолотой на его кожу, ветер взъерошил волосы, глаза больше не казались черными, какими я привыкла их видеть, – скорее были тепло-карими, как корица. Или молочный шоколад. Я первый раз видела его при свете дня, и он больше не казался мне ни зловещим, ни опасным. Скорее задумчивым и отрешенным.
– Ты в порядке? – повторила я.
– В полном, – ответил он.
– Кажется, она не одобряет эту поездку?
– Она просто очень волнуется за меня.
– Почему? Я не кусаюсь, – попробовала пошутить я.
Тень улыбки скользнула по его лицу.
– Дело не в тебе.
– А в чем тогда?
Он не ответил.
– Придорожная забегаловка и крепкий горячий кофе, как тебе такой сценарий? – Феликс развернулся и зашагал к машине.
– Прекрасный сценарий! – закричала я ему в след. – Только я же от тебя не отстану! Что может угрожать такому, как ты? Феликс!
Я побежала следом, забралась в машину и упрямо уставилась на него. Он молча вдавил ключ в зажигание и вырулил на трассу.
– Любой, кто узнал бы о твоем прошлом, предпочел бы не связываться с тобой, – заметила я.
– О, есть люди с диаметрально противоположными предпочтениями.
Это что он имеет в виду? Я открыла рот, готовясь задать еще пару десятков наводящих вопросов, и… тут же закрыла его. Конечно же. Как же я сразу не догадалась.
– Тебя ищут… – прошептала я. – Ты в розыске, да?
– Эта мысль должна была прийти к тебе в голову гораздо раньше.
* * *
Теперь мне многое прояснилось. Чистое безумие – разъезжать по стране в притягивающей взгляды машине, когда можно тихо-мирно сидеть дома под защитой своей новой и несомненно влиятельной «семьи». А возвращаться в город, где он может быть узнанным, – и того хуже. Феликс осознавал все это с самого начала и тем не менее согласился на эту поездку, которая не сулит ему ничего, кроме неприятностей. Учитывая патрульные посты, растущие вдоль дорог, как грибы. Конечно, они вряд ли опознают его, потому что ищут оборванного наркомана, с руками, покрытыми татуировками и полным чердаком гнили. В то время как Феликс ездит на дорогой машине, разговаривает, как препод риторики, и – не знаю, что с его совестью, но руки его чисты, как у младенца. Теперь это другой человек с несомненно другими документами. Они не возьмут его. Эта мысль заставила меня испытывать странное удовлетворение, так что мне даже пришлось одернуть себя. Я не имела никакого морального права радоваться тому, что убийца не наказан и вряд ли будет наказан. Но в то же время Феликс не мог вернуть того, кого убил, однако мог спасти от тихого помешательства очень дорогого мне человека. И я хладнокровно выбирала второе. Я не допущу, чтобы его поймали до того, как он прижмет к себе Анну и скажет, что отныне с ним все хорошо. Он сделает это, а потом пусть проваливает на все четыре стороны, пусть его ищут, пусть сажают, пусть делают с ним что хотят. Мы с Анной уедем к отцу, и этот странный почти-Феликс больше никогда не сделает ей больно…