Однажды в разговоре за обедом мелькнули те же слова, которые вычитал из британской листовки незнакомый негр в хижине в Монтичелло и которые так запали Джеймсу в душу: «армия чернокожих». Он вздрогнул, откатил столик с приборами в угол, начал для вида осторожно перетирать ножи и стаканы. Мистер Мэдисон рассказывал о том, что конгресс в Филадельфии одобрил проект, предложенный офицером из Южной Каролины, Джоном Лоуренсом: создать полк из негров. В качестве платы чёрным воинам предлагалось освобождение из рабства, а их хозяевам уплачивалась справедливая компенсация.
Постановление далёкого конгресса вызвало бурю возмущения в собрании виргинских джентльменов. Депутаты ассамблеи вставали один за другим и страстно доказывали невыполнимость и опасность задуманного. Белые ополченцы идут сражаться за свою страну — а за что станут сражаться чёрные? Послушание невольников гарантировано их страхом перед хозяином и надсмотрщиком — а кого станет бояться человек с заряженным мушкетом в руках? Овладев военным делом, чёрные смогут поднять вооружённое восстание, и их мстительное озлобление против белых может оказаться страшнее и сильнее ненависти индейцев. Молодые отпрыски плантаторов, заразившиеся мечтаниями гуманистов в европейских университетах, понятия не имеют о реальных страстях, кипящих в душах чёрных под маской покорности и незлобивости, и не отдают себе отчёта в том, какими кровопролитиями могут обернуться их новации.
Подслушанный разговор наполнил душу Джеймса бурей страхов, надежд, сомнений, упований. Королевская прокламация, тайно читавшаяся в Монтичелло, обещала освобождение невольникам, вступившим в британскую армию. Теперь оказывалось, что и американцы готовы предложить рабам такую же сделку. Война, обесценившая деньги, разрушившая мечту о выкупе на свободу, теперь вдруг возрождала эту мечту, придавая ей новый — красивый и понятный — облик. Чёрный солдат, с мушкетом и пистолетом, под развевающимся знаменем, под взглядом девичьих глаз — ах, как это было бы прекрасно!
Теперь, засыпая, Джеймс часто видел себя в мундире, марширующим в шеренге чёрных новобранцев, под звуки флейт и барабанов. Синий или красный мундир, не имело для него значения. Нельзя было позволить мечте опуститься на землю, напороться на все трудные вопросы, превратиться в будничные планы, невыполнимость которых погубит её, как губит летящего фазана охотничья сеть. Как он решится расстаться с братьями и сестрами, с мамой Бетти? Какая армия примет в свои ряды четырнадцатилетнего? На войне могут ранить, изувечить — какими глазами посмотрит на него прекрасная Маргарита, если он явится перед ней одноруким, хромым или обожжённым?
Мечта не слабела, не исчезала, но всё чаще отождествлялась теперь с одним и тем же понятным предметом — военным мундиром. Если Джеймсу доводилось выезжать с братом Мартином на закупки продовольствия, он впивался глазами в ополченцев, маршировавших перед зданием городского совета, в часовых у ворот арсенала, в военных моряков, охранявших здание таможни. Блестевшие пуговицы и пряжки, сиявшие галуны, узорные шнуры завораживали его. А что, если купить в лавке сукна, ниток, иголок и сшить мундир самому? Или попросить помощи у сестры Мэри, работавшей на кухне в губернаторском дворце? Но его начнут спрашивать, зачем ему понадобился военный мундир, его планы откроются — и что тогда? Не объявят ли это попыткой бегства, не накажут ли продажей какому-нибудь жестокому плантатору?
Самые красивые мундиры носили двое ополченцев, двое Андерсонов — белый и чёрный. Белый был флейтистом, чёрный — барабанщиком. Они являлись почти каждое утро к дворцу, чтобы приветствовать губернатора военным маршем. Потом флейтист отправлялся к Мартину с надеждой получить от него стаканчик виски в уплату, а барабанщик — на кухню, где надеялся снискать расположение Мэри Хемингс.
Целый месяц Джеймс жил мечтой о мундире, без всякой надежды на её осуществление. И вдруг непредсказуемая судьба подбросила ему случайную встречу — схватку — передрягу, которую всякий другой мог бы легко упустить — но только не Джеймс Хемингс. О нет, сэр, не на такого напали!
В тот вечер обслуживать за столом гостей губернатора была очередь Роберта. Через час он поднялся в их комнату озабоченный, держа в руках пачку купюр.
— Джеймс, срочно беги в таверну. В кладовке кончилась мадера, а гости, я чувствую, вот-вот потребуют следующую бутылку. Купи на всякий случай четыре. Если трактирщик откажется записать на наш счёт, держи наличные.
Джеймс взял деньги, натянул куртку, вышел под быстро темнеющее небо. Таверна была на улице Герцога Глостерского, всего в четырёх кварталах от дворца. Трактирщик уже знал его, легко согласился записать стоимость вина на счёт губернатора. Даже укутал бутылки овечьей шерстью, чтобы не разбились в мешке.
— А сколько стоит сегодня пинта яблочного бренди? — спросил Джеймс.
— Если бумажными деньгами, то восемь шиллингов, а если монетами, то два.
Джеймсу уже доводилось несколько раз воспарять в царство хмельного блаженства, уготованное для взрослых мужчин. Соблазн был велик, деньги жгли руку. Они с Робертом разделят волшебный напиток перед сном, а потом как-нибудь восполнят недостачу. Он отсчитал восемь бумажек, протянул их трактирщику, и плоская фляжка с тихим звяком нырнула в мешок.
На улице было уже совсем темно, только бусинки звёзд поблёскивали сквозь ветви деревьев. Стук подошв о камни тротуара отлетал эхом от стен домов. Два-три окна ещё слабо светились, между ними стояли столбы сплошного мрака. Вдруг что-то засопело, заворочалось, сдвинулось в одном из столбов. Будто рождённая густой чернотой тёмная фигура выпрыгнула на освещенный квадрат тротуара, бросилась на Джеймса, занесла над ним две чёрные лапы, почти ухватила за ворот куртки.
Нет, он увидел её не глазами, не ушами услышал, не носом учуял пьяное дыхание. Наверное, так куропатка взлетает в дюйме от собачьих зубов, как мышцы его шеи без команды успели совершить спасительный кивок, мышцы поясницы нагнули корпус вбок, мышцы ног пружинно бросили всё тело вперёд, прочь от угрозы.
Нападавший промахнулся, испустил злобный крик, рухнул на мостовую.
Джеймс уже несся прочь, колени его мелькали, дыхание свободно вырывалось из горла. Он уже видел отблески света на спинах позолоченных львов у ворот губернаторского дворца, он был почти спасён…
И вдруг остановился.
И мысленно вгляделся в отпечаток тёмной фигуры, ухваченный памятью.
Мозг Джеймса словно вынырнул из-под пелены мгновенного куропаточьего испуга, вернул себе власть над мышцами. И по каким-то своим — непостижимым, непредсказуемым, губительным! — причинам приказал ногам повернуть и двинуться назад, навстречу опасности.
Нападавший теперь сидел на земле, прислонившись спиной к стволу дерева. Изо рта его лились невнятные жалобы и угрозы, обещания разделаться со всеми врагами Кеннета Макдугала, которые ещё не знают, с кем они связались, которые ещё горько пожалеют. Густой запах блевотины мешался с ночной прохладой. Грязные пальцы ноги торчали из драного сапога.
Но главное, но волнующее, то, что заставило Джеймса вернуться к месту схватки, было ухвачено его памятью без ошибки.