Как Н. Н. меня раздражала и отвлекала от конечной цели!»
Тут Козлова сказала такое, что у следователя, по её выражению, волосы встали дыбом. Этот гадёныш очень спокойно сказал, что глупо и несправедливо, когда прорва мяса, фруктов, молочных продуктов и пр. идёт на прокорм удивительно живучих старых обжор.
Разве нельзя тем же старухам обойтись, скажем, миской сытной перловой каши, сваренной на воде? Даже малышам не хватает молока, и нечего его переводить на отживших своё старух. Они занимают место под солнцем, которого и для молодых-то не хватает. Разве это справедливо?!
– Они трудились для таких как ты! – возмутилась следователь, которой самой скоро было выходить на пенсию.
– Выходит, не очень хорошо трудились, – рассудительно заметила Лиза. – Да что там, прямо скажем: работали ни шатко ни валко, раз живы по сегодняшний день, и нас с вами ещё переживут. Такие точно не сгорят на работе. Да скоро они весь Земной шар заполнят, всё вокруг провоняло старушечьим! А всё потому, что гуманное общество идёт против природы и искусственно продлевает им жизнь.
Следователь потом рассказывала, что у неё руки чесались придушить этого мутанта, злобного зверёныша Козлову Е.
– Я ошиблась в одном, – простодушно откровенничала Лиза. – Я забыла заткнуть вентиляцию. Мне следовало остаться в квартире, чтобы отвести от себя подозрения, и проследить за Н. Н. Но я испугалась, что нечаянно надышусь и сама умру, или проснусь идиоткой – это ещё хуже, верно?»
«Прошу встать. Суд идёт!.. Рассмотрев в открытом заседании материалы уголовного дела… Руководствуясь статьями… Суд признал…»
…– А почётное право принять участие в реалити-шоу «Женская зона» мы предоставим… корреспонденту редакции криминальной хроники Тутышкиной.
Вот так. Не «давайте попросим». Не «бросим жребий». Не «поставим на голосование», наконец. А в утвердительной, безапелляционной форме: примет участие – и точка.
Хотя, если голосовать – всё равно изберут её, Янку Тутышкину. И бросить жребий – тоже выпадет ей. Такая она по жизни невезучая.
В первый день в телестудии Янке устроили боевое крещение. Намекнули, что неплохо бы проставиться: обмыть устройство на работу.
– Не ешь – не дышишь, не пьёшь – не пишешь. Известная журналистская присказка, – подмигнул Янке режиссёр с голубыми, как у феи, дымчатыми кудрявыми волосами. И развёл руками: дескать, куда денешься. Обычай. Святое дело.
Ну, раз обычай… Янка поплелась в ближайший винно-водочный.
А Янке категорически нельзя пить: у неё сносит крышу. Накуролесила по полной. Кричала и грозила кому-то кулачком, читала свои стихи и рыдала, пела песни и танцевала на столе канкан, пыталась выброситься в окно, но запуталась в шторе и упала на пол. Разбила дорогую (как память и вообще дорогую, из горного хрусталя) студийную пепельницу.
Ну, и наутро получила строгий выговор с занесением. На пару с голубоволосым режиссёром.
– Значит, Тутышкина месяц проводит на зоне. Разумеется, с сохранением заработной платы и премиальных. По ночам предусмотрена передышка: будут класть в изолятор – якобы больна. Приз Тутышкиной – внимание, друзья – месяц в пятизвёздочном отеле в Хургаде!
– Это не реалити-шоу получается, а репортаж изнутри? – уточнил кто-то.
– Это уж по её желанию. Хочет – пусть хоть трилогию накатает. Творческий отпуск, презентацию, пиар обеспечим. Но это потом. А пока – скрытый съёмочный процесс. Потайной микрофончик в лифчике Тутышкиной. Всюду камеры видеонаблюдения. Промзона, коридоры, спальный корпус, санузел (процесс оправления и прочие интимные сцены будут затёрты).
– Позвольте, но какое пенитенциарное учреждение на это пойдёт?!
– Уже. Уже всё согласовано, друзья мои, на всех уровнях. И с руководством, и с УФСИН. Персонал в курсе. Колония на хорошем счету, администрации будет лестно. Открытость, гласность, изнанка быта заключённых – дескать, скрывать нечего.
Кстати, недавно там был ремонт, рабочий корпус оснащён по последнему слову техники… Ну, товарищи, засиделись. Планёрка окончена, все расходимся по рабочим местам.
К вялой, заторможенной Тутышкиной подходили коллеги. Энергично трясли руку, хлопали по плечу, чмокали в щёчку, поздравляли. Заранее завидовали её предстоящей поездке в Хургаду, а также возможности почерпнуть бесценный материал для будущего бестселлера. Намекали на стремительный карьерный рост: чем чёрт не шутит. Заметят, в Москву пригласят.
«На святое дело идёшь, Тутышкина: рейтинги родной телестудии поднимать». Говорили, как бы хотели оказаться на её месте: окунуться в тюремную романтику, хотя бы на месяц выскочить из этого вечного редакционного бега в колесе…
Тутышкина с готовностью предлагала занять её место. Все тут же вспоминали о неотложных делах и быстренько отходили.
Дома Янка наскоро пробежала интернет-ликбез по выживанию «первоходок»: зэков новичков. Например, нельзя было говорить «садись» – нужно «присядьте». Нельзя поднимать с пола расстеленное у дверей полотенце или, упаси бог, перешагивать через него – нужно ногой отшвырнуть к «параше». Нельзя прикасаться к опущенным. Категорически нельзя интересоваться, по какой статье сидит осуждённый и т. д.
Человек недалеко ушёл от зверя. В опасности болезненно обостряется обоняние. Колония встретила Янку унылым, больничным запахом хлорки в коридоре и капусты – в столовой. К концу первого дня от перенапряжения у неё разболелась голова.
Столько сегодня промелькнуло перед её глазами лиц: старых и молодых, равнодушных и любопытных, миловидных и безобразных, хитренько-оживлённых, как у лисичек, и каменно-угрюмых… Лица эти сливались в пёструю, бешено прокручиваемую ленту, даже когда она закрывала глаза.
Казалось, с того момента, когда Янка проснулась утром в своей чистенькой квартирке, до долгожданной минуты, когда рухнула после отбоя на казённую койку, – прошла вечность.
Перед выходом из дома, как её инструктировали, она с грустью сняла колечки, цепочки, вынула серёжки. Посмотрела в зеркало на себя без косметики, похлопала белыми жёсткими короткими ресничками. Вылитый Нуф-Нуф.
Если бы ей велели остричься наголо – она бы не удивилась. Но оказалось, ничего, можно: волосы допускались любой длины, если нет вшей. Студийный водитель, пока вёз её в колонию, тупо заигрывал в тему.
Янке было не до шуток. Её подташнивало и знобило, выше пупка прочно поселились пустота и холодок. Мозг сверлило буравчиком: «Балда, балда, зачем согласилась?!» А свирепствующий в тюрьмах туберкулёз? А СПИД?! А у Янки иммунитет ни к чёрту: ни одна болячка мимо не проходит.
Притвориться больной, отказаться от участия в шоу? Но было поздно: уже тянулась бетонная стена, увитая поверху густыми витиеватыми спиралями колючей проволоки. Лаяла невидимая собака.
Янка, как деревяшка, ничего не чувствуя, прошла процедуру приёма. Прапорщица, оформлявшая её, невозмутимо и внятно, будто каждый день принимала журналистов, не глядя на неё, говорила: