– В виде исключения, по договорённости с вышестоящим руководством, карантину не подлежите. Телефон для связи оставляем при вас. Чтобы никто о нём не знал – спалитесь. Претензий с вашей стороны не примем.
На растерянный вопрос Янки, куда лучше всего спрятать телефон, она впервые вскинула на Янку глаза (они оказались ясные, голубые, с молочной радужкой, как незабудки) и просто, без улыбки и без выражения, сказала: «Туда».
Янка облачилась в зелёную куртку, брюки, чёрные башмаки, спрятала волосы под платок. Перед этим – санобработка.
В душевой горячей воды не было. Янка испуганно прикрыла руками маленькую грудь, дрожа и озираясь: где тут спрятаны камеры? Встала подальше от обжигающих брызг, вся покрылась гусиной кожей. Для виду бросила несколько пригоршней в лицо и смочила волосы.
Беспричинно, неуместно весёлая кастелянша вручила Янке стопку холодного, твёрдого и тяжелого, как облицовочная плитка, белья. Напутствовала: «Не дай бог, в критические дни – хоть пятнышко. Язычком вылижешь, зубками выгрызешь, моя хорошая».
Она несла по коридору бельё прижатым к груди, когда больно ударилась плечом со стремительно проходившей мимо худой молодой женщиной. Коридор был широкий: странно, как они не разминулись. Присела, чтобы собрать разлетевшееся бельё.
И вздрогнула от визгнувшего гнусавого голоса над головой.
– Ослепла, овца, хля?! А если я так тебя? Или так? – она наступала, больно толкала Янку в грудь костяшками. Жидкие, морковного цвета волосёнки у неё были заколоты в неопрятный пучок на темени. Волосинки выбивались, торчали в разные стороны и воинственно подрагивали. – Борзая, что ли? Борзая: толкаешься?! Я те так толкну, хля, вспотеешь кувыркаться.
И вдруг, без перехода, дробно забила ладонями по выпяченной груди и тощим бёдрам, ухарски прошлась вокруг Янки, выкидывая похабные коленца:
– Ах, первоходочка!
Твоя походочка
Меня с ума свела…
Далее следовал замысловатый текст, который явно запикают в эфире.
Вот оно. Начинается. Янка не удивится, если в спальне ей сейчас устроят «тёмную» и слегка – а может, и не слегка – придушат.
– Уймись, Лизавета, – сказала проходящая мимо маленькая женщина с усталым лицом учительницы.
На промзоне был аврал, и Янку сразу отвели в швейный цех. Показали, как включается-выключается машина. Для начала дали прострачивать длинные тёмно-синие сатиновые полосы непонятного предназначения. И Янка радостно, тупо застучала. Ничего, жить можно. В школе по домоводству у неё была пятёрка.
Мощная, отлично налаженная электрическая машина ровно, послушно гудела. Игла сновала бойко и мягко, как по маслу, выдавая идеальную строчку. Полосы плавно двигались, соединялись и плыли широко и вольно, как реки. Так и до Хургады можно доплыть.
Она едва успела остановить иглу – а то бы прошила пальцы. Прямо перед её носом шмякнулась охапка чужого мятого сатина. Лизка нагло забрала себе простроченные Янкой полосы, ухмыльнулась и ушла.
У Яны свет в глазах померк. Строчки на Лизкином сатине шли вкривь и вкось, как пьяные – явный брак. Она беспомощно оглянулась по сторонам – женщины продолжали шить, как ни в чём не бывало. Соседки – кто опустил глаза, кто смотрел насмешливо и одобрительно. Только работавшая недалеко маленькая, похожая на учительницу женщина снова тускло сказала:
– Прекрати бузить, Лизка.
– Это что за порнография? – удивилась мастер. – Не успела приступить – уже безобразничаешь. Дневную норму запорола.
– Это не моё! Это вон та женщина с морковными волосами мне подбросила…
– Шустро взяла ножницы и распустила, – возвысив голос, не слушая, приказала мастер.
До вечера Янка, не разгибая спины, распарывала чужие швы. «Ничего, ночью в изоляторе отойду от всего, высплюсь».
Охранница в задорно оттопыривающемся на пышной груди и заду камуфляже, хмуро выслушала Янку.
– Чё?! Ка… Какой изолятор? – Она выразительно постукала пальцем по лбу и отошла, не дослушав. Вот тебе и «персонал в курсе».
Янка ушла в туалет. Убедилась, что кабинки по соседству пустуют, набрала номер.
У неё едва не брызнули слёзы, когда в трубке раздался знакомый, родной, из другого мира, из другой жизни, тихий голос редакторши.
– Кисуля, мы тут подумали. Если ты не будешь спать в общем корпусе – тогда какой смысл реалити-шоу? Вся острота, вся интрига в этом. Зритель ждёт. Ты молодчина, давай держись. Мы за тебя держим кулачки.
Янку обвели вокруг пальца. Кинули. Низко, подло кинули свои же коллеги. Так же легко редакторша могла сообщить, допустим, что поменялись условия игры. И её, Янкино участие в реалити-шоу продлено на неопределённый срок. Может, на год. Может, на три. Может, на 25 лет. Такое пожизненное реалити-шоу. Просто кисуля невнимательно прочитала договор, мелким шрифтом внизу…
А они там кулачки за неё подержат.
Янка положила трубку, не имея сил удерживать рыдания, сквозь пальцы текли слёзы от жалости к себе.
Однажды в детстве её обманом отправили в санаторий. Сказали, «только посмотреть деток в песочнице».
Улеглась пыль от автобуса, в котором уехали родители, зелёная калитка захлопнулась. И только тогда маленькая Янка осознала, что целый месяц, а может, всю жизнь, будет жить без мамы, без братика и рыжего кота Чубайсика, без подружек и своего милого двора. И такое глубокое детское отчаяние, ужас, горе сдавили ей горло… Такая вселенская тоска опустилась на маленькую душу… Вот и здесь то же самое.
«Ни в коем случае никогда не реветь при всех, не показывать слабость. Когда никто не видит – сколько угодно. В душевой или в подушку». Примерно так наставлял один из пунктов интернет-ликбеза.
Янка крепко, досуха утёрла покрасневшие глаза, высморкалась в синий сатиновый лоскуток.
– Ну чё, суконка, настучала? Овца, я те покрысятничаю, хля… Шкрыдла.
Господи, когда-нибудь отвяжется от неё эта больная истеричка?! Прямо Янка ей мёдом намазана, что ли.
И все молчат. Кто-то с любопытством смотрит издали, кто-то подошёл ближе, образовав кружок. Может, морковная у них эта… Паханка? Янка выставила ладошки, чтобы остановить наседавшего врага. Руки упёрлись в тощую грудь – морковная в предвкушении ахнула:
– Драться?! Грабли убери, хля, я сказала!
– Давай со мною дерись, – прогудел бас. Между Яной и Лизкой втиснулась рослая, на голову выше прочих деваха. – Если руки чешутся – об меня чеши.
И стояла неколебимой скалой до тех пор, пока Лизка, огрызаясь и ворча, не отошла в сторону.
– Ты меня держись, а то заклюют, – прогудела добродушная деваха. Она наивно улыбнулась, и стало видно, что у неё нет передних зубов. Голый рот делал её похожей на большого ребёнка. – Спать рядом ляжем, я с соседкой договорюсь.
У неожиданной покровительницы на груди на нашивке значилось: «Кордун Галина. Отряд № 6».