– Кстати! – хлопнул себя по лбу Степан. – Дед, а соль у вас есть? Всё-таки вкуснее было бы!
– Та шо ты! Кака соль! Где ж её взять… Ты пеплом присоли, – ответил старик и, подавая пример, щедро присыпал свой ломоть пеплом.
– Не-а, обойдусь, пожалуй, – умерил аппетит Степан, – и так сойдёт…
После сытной трапезы, чтобы отметить столь радостное событие и ублажить гостей, клан устроил торжественные пляски. Женщины, раскачиваясь и подвывая, помогали себе игрой на инструментах, отдаленно напоминавших бубны. Мерный рокот натянутых шкур и тягучие голоса сливались в гипнотическую музыку, в ритме которой на поляне вертелись и подскакивали мужчины. Огонь танцевал на их обнажённых телах, мастерски изображающих охоту на страшного зверя.
Степан, как завороженный, не мог оторвать глаз от первобытной пляски. Родион же, наблюдая за танцем, наклонился к нему и сказал:
– Ядерный взрыв будто выдрал из времени кусок, и эти люди провалились в доисторические времена, вернулись к первобытнообщинному укладу… Это единственно возможный способ выжить в постядерном мире. Высшее достижение оружейного прогресса как средство возвращения к началу прогресса как такового. На войне – как на войне.
Младший повернулся к нему, посмотрел непонимающе. Через минуту вышел из транса, сообразил. Открыл рот, хотел что-то ответить, но… опустив глаза, понурился и ничего не сказал. Нет слов, одни выражения остаются, если довелось родиться в мире, где даже «мирный атом» – на самом деле страшнейшее в истории оружие.
…Часть туши, несъеденное мясо, мужики бодро перетаскали в схорон – огромный погреб. Кости – дочиста обглоданные и не совсем – бросили людопсам; те, как и полагается собакам, затеяли свару за лакомые куски. Люди разошлись по лачугам, пришлых устроили на постой к Деду, живущему практически в одиночестве. Его сын Последыш в любое время года спал на улице у входа.
В лачуге дух стоял тяжёлый, спёртый – пахло землей, прелыми шкурами, нечистотами. Окна не было, воздух, вместе с комарами, просачивался сквозь неплотно прикрытую дверь. Мужчинам предлагалось выспаться на шкурах, брошенных на пол. Но не только гнилой воздух мешал почивать – шкуры служили полем выпаса для мириад насекомых, и Степан, не в силах уснуть, ворочался с боку на бок, давя прыгающих по нему блох, расчёсывая до крови тело и отмахиваясь от летучих кровососов. Родион же спал, как ни в чём не бывало, а может, просто притворялся в пику младшему спутнику.
Степану показалось, что он только-только сомкнул веки, как его уже кто-то принялся тормошить.
– Вставай! – Родион тряс за плечо парня, туго соображающего спросонья.
– А? Что?
– Быстро! Ноги в руки и айда! На нас напали!
– Кто?! – Степан одним прыжком вскочил на ноги.
– Пока не знаю…
– Последыш тревогу поднял, – отозвался от проёма выхода Дед. – Он зазря будить меня не буит.
Мужчины выскочили на крыльцо. Над поселением плыл на удивление чистый звук – кто-то бил в колокол. В темноте, подсвечиваемой только прогоревшими угольями, было видно, как из лачуг выскакивают женщины с детьми и бегут в глубь леса. «К поляне с башней», – догадался Степан. Вооружённые секиромечами мужчины шли быстрым шагом, подгоняя отставших. Туда же, вслед за всеми, «рванул» Дед, за ним последовали и пришлые.
Когда они появились на поляне – эвакуация завершалась. Согласно неписаному закону слабейшие – женщины, дети и «неприкасаемые» – сидели наверху, в бывшем резервуаре для воды, втянув последнюю лестницу. Все человеки, способные держать оружие, располагались внизу. По периметру поляны лежали огромные кучи веток и хвороста. Их зажигали, чтобы сподручнее было драться. На тот случай, если все защитники падут, последним рубежом служила съёмная лестница. При любом исходе боя звери до остатков племени не доберутся. А осаждать неприступные крепости они пока не научились или уже забыли, как это делать… Люди наверху могли продержаться около недели – у них были запасы воды, а терпеть голод они умели с младых когтей. Чтобы племя не выродилось, каждый раз в башне находился кто-то из мужчин. На сей раз жребий пал на могучего кузнеца. Он стонал и выл наверху, не вправе помочь братьям в битве.
– Нам бы до зари выстоять, – молвил Дед, занимая место в круговой обороне рядом с пришлыми. – Никака тварь при сонце не нападат. Тока людомедведь-шатун, и то ежли ево зимой поднять.
– А что, Дед, часто у вас так? – поинтересовался Степан, вынимая нож. Глаза привыкли к темноте, и он видел, как рядом с ним разминался могучий мужик, на голову выше и в плечах в три раза шире. Богатырь споро шинковал ночной воздух гигантским мечом.
– А чего мне считать, сам посчиташь, ежли уцелеешь! – ответил Дед и лихо взмахнул железным прутом, заменявшим ему клюку.
– Может, и не лезет никто? – с затаённой надеждой спросил Степан.
– И правда, не видать никого, – поддержал его Родион. – Может, ложная тревога?
– Не может! – отрезал Дед. – Последыш никада зазря тревогу не подымат. Он у нас наипервейший сторож. Нюхач суперовыи. Други кланы ево намагались переманить, даж пару раз уворовать хотели, та он чужих чуит за пять километров!
– Тогда он, наверное, знает, кто на сей раз прибудет?
– Счас выясню, – пообещал Дед. – Сынок!
Последыш бодро припрыгал к отцу. В руках пацан сжимал широкий тесак.
– Хто лезет нынче, сынок?
Последыш бросил тесак, зажмурился, втянул ноздрями воздух, подавился соплями, закашлялся, выхаркнул огромный комок слизи и снова полной грудью вздохнул. На пару секунд задержав дыхание, шумно выдохнул, разбрызгивая сопли, и издал странный, долгий, рычащий звук.
– Людомедведи, – помрачнел Дед. – Много. Жарко будет.
Последыш снова заулыбался, подхватил тесак и встал рядом с отцом, спокойно ожидая начала схватки.
– Уж что-что, а каково встречаться со зверем лицом к лицу, эти человеки вспомнили… – пробормотал Степан.
– Никогда и не забывали, – сказал Родион. – Это в крови у вас. – Он на секунду умолк и поправился: – У нас, то бишь.
По знаку Деда, который в свою очередь дешифровал невнятные возгласы Последыша, взвились костры. Их яркое пламя застало врасплох тёмные силуэты, вынырнувшие из леса. Грузные, косматые людомедведи застыли на мгновение, стоя на задних лапах. Каждый крупнее человека почти вдвое. Их фигуры – карикатурное подобие человеческих – внушали одновременно и ужас, и отвращение. Отблески костра плясали на их шерсти, глаза горели холодным огнём.
– Пять, – сами собой двинулись губы впечатлённого Степана. – Может, не нападут? Нас же больше?
– Звери бы не стали, а вот люди не остановятся… Сейчас посмотрим, чего в них больше, звериного или человеческого, – спокойно, будто на просмотре кинофильма, отозвался Родион. Старший из напарников стоял, опираясь на топор, насаженный на крепкое топорище из «железного» дерева. Вечером, увидев топор в лачуге Деда, Родион, словно предвидя грядущую заварушку, около часа скакал и прыгал с ним на улице, отрабатывая удары и осваивая новое оружие.