– Не согласен с вами, товарищ капитан!
– Что-о?!
– Коль мне доверено табельное оружие, значит, я должен уметь из него стрелять! Я так считаю!
– Он считает! Посмотрите-ка, умник какой! Он считает! Ты, что ли, мессеров из своего ТТ сбивать будешь?
– Из ТТ не буду, но в жизни всякое бывает. А тем более, на войне…
– Много ты знаешь, чего на войне бывает… – буркнул замполит, обходя стол и усаживаясь на своё место. – Та-ак! Посмотрим!
Он распахнул неприметную серую картонную папку. К внутренней стороне обложки скрепкой была прицеплена пожелтевшая фотография. Моя, Вани Бобрикова, фотография.
– Значится, что мы имеем? Бобриков Иван Ефимович, тысяча девятьсот двадцать четвёртого года рождения. Сталинградская область. Так, так… Из рабоче-крестьян, школа, Осоавиахим, Свердловское авиационное училище. Так, так…
Жаба перевернул ещё несколько листов. Потом захлопнул папку и с раздражением отбросил её на угол стола.
– Ладно, Бобриков. Свободен пока! Но учти. Я за тобой слежу. Идите, лейтенант!
Замполит открыл первую попавшуюся папку и демонстративно углубился в её содержимое. Я отдал честь и поспешил убраться из его кабинета. Выбежав из здания штаба полка, снял фуражку и вытер выступивший на лбу холодный пот рукавом гимнастёрки.
Вот же сволочь! Крыса тыловая!
Я плюхнулся на скамью курилки и принялся шарить по карманам в поисках папирос.
Сам-то не то что в кабине истребителя не сидел! Даже и пороха, уверен, не нюхал! Хотя нет… Нюхал в энкавэдэшных подвалах, где стрелял людям в затылки из своего именного нагана! И эта крыса ещё будет меня учить, что значит быть советским офицером. Меня, у которого уже семь звёзд на фюзеляже!
– Привет, Ванёк! – рядом приземлился Костя Астахов из второй эскадрильи. – Чего буйну голову повесил?
– Дай закурить! – Я хлопнул по протянутой ладони.
– Ты же бросил! – удивился Костя, но пачку всё-таки протянул.
– Да Жаба пропесочил! Уму-разуму учил, скотина… – Я прикурил от зажжённой Астаховым спички. Закашлялся. Всё-таки уже два месяца не курил.
– И за что же? – Костя с видимым удовольствием затянулся, хитро кося чёрным глазом. Мы с ним познакомились ещё в лётном училище. Лётчиком он был, откровенно говоря, средненьким. Зато человеком чрезвычайно общительным. Я, по крайней мере, не мог себе представить того, с кем старший лейтенант Астахов не нашёл бы общего языка. На курсе он никогда ни с кем не конфликтовал, был душой компаний и всеобщим приятелем.
Так уж вышло, что у нас с ним сложились самые близкие отношения. И когда нас после выпуска направили в один полк, мы оба были очень рады. Однако попали в разные эскадрильи, а в первом же бою Костю подбили. Истребитель его сгорел, а сам лейтенант Астахов, проведя три месяца в госпитале, назад вернулся уже в качестве специалиста по снабжению. Меня это даже обрадовало. Во-первых, старый друг всё-таки вернулся. Во-вторых, и запчасти к «Лавке» достать стало легче. И то, и сё…
– Да вот ему, видишь ли, не нравится, что я вчера во время учебных полётов вместо отработки старых трюков крутил фигуры высшего пилотажа!
– Всего-то? – поразился Костя. – Что ж тут такого? Ты же хороший пилот!
– А капитан Жаба считает, что я сжигаю государственный бензин для того только, чтобы позабавить девочек из столовой! И из пистолета стреляю я, оказывается, для того же…
– Так вот в чём дело! – рассмеялся Костя. – Значит, всё дело в Машке Овечкиной?.. Ха-ха-ха! Надо же!
– Постой! При чём же тут Маша? Я…
– Да о вашем романе уже весь полк знает! Старик! Ты что, с небес не спускаешься?
Астахов хлопнул меня по колену и вытер тыльной стороной ладони выступившие слёзы.
– Ну ты, Ивашка-старичок, даёшь! Ну, рассмешил!
– Да что такого-то! – Я уже готов был обидеться. Костя ещё в училище отличался циничностью суждений о женщинах. Но Машенька – это же совсем другое! Я никогда ещё не встречал более чистой и скромной девушки. И красивой!
– А то такое, Ванечка, что Швидкый имеет там свой интерес! Вот поэтому и нападает на тебя. Хочет таким образом избавиться от соперника. Вот и всё!
– Что-о-о? Какой такой интерес? Ты что это имеешь в виду?
– То, о чём знает весь полк! От комполка до кухонной Жучки. Все знают, что Жаба в последнее время зачастил на пищеблок вообще и к сержанту Овечкиной в частности, – усмехнулся Астахов с видом начальника контрразведки, раскрывшего шпионскую агентурную сеть.
– Нет! – Я весь внутренне сжался. – Не может быть!
– Да чего ж не может быть? Очень даже может быть. Всё-таки замполит! Да и Машенька не ангел… Все знают, что она старшего лейтенанта Козодубова привечала, до того как…
Ну, это уже было чересчур! Этого я стерпеть не мог. Даже от друга!
– Заткнись! Не смей о ней так говорить!
– Да ты чего, старичок? С ума сошёл?! – Астахов потёр рукой челюсть. – А ещё друг называется! Я ему правду, а он…
– Замолчи! Слышишь? Не смей!
Я совсем утратил над собой контроль и вцепился в его гимнастёрку. Мы упали на землю и покатились, осыпая друг друга ударами и оскорблениями.
Не известно, чем бы это закончилось, но откуда ни возьмись набежала толпа народа. В том числе дежурный по полку, капитан Горгадзе. Нас с Астаховым мгновенно растащили в стороны. Смотрели мы друг на друга двумя голодными волками. Я подбил ему глаз и порвал ворот гимнастёрки, а он разбил мне губу.
После короткой, но не ставшей от этого менее нудной лекции на уже доводящую меня до бешенства тему о поведении, соответствующем высокому званию офицера Красной Армии, Горгадзе отправил нас обоих по расположениям, обязав доложить непосредственным командирам об имевшем место происшествии и о том, что он, как полковой дежурный, наложил на каждого дисциплинарное взыскание в виде двух нарядов.
Добравшись до своей эскадрильи, я ещё получил на орехи от капитана Мирошникова. Но этого мне, дураку, оказалось мало! Нет чтобы остыть, успокоиться… Куда там! Я, конечно же, немедленно отправился выяснять отношения с Машенькой…
Ничего хорошего из этого, естественно, не вышло.
Она меня так встретила, так обрадовалась! Так искренне встревожилась, увидев мою разбитую губу… А я-то…
Дурак, ой, дура-ак!
Я ей: «Как ты могла!» да «Как я мог тебе поверить?» А она…
В общем, разругались мы с ней, со страшной силой разругались!
И не успел я ещё уйти из столовой, как попал в руки Петровне – шеф-повару. Женщине весьма пожилой, но всё ещё огромных размеров и силы. Те, кто попадал в её железные руки, знал, что вырываться бесполезно. Вот и я, потрепыхавшись немного, был зажат неумолимой поварихой в угол между стеной пищеблока и дровяным сараем. Следующие четверть часа я получал выволочку от неё. Притом что Петровна уставом и присягой связана не была, и в выражениях себя не ограничивала.