— Первый раз слышу об этом.
— А об этом кроме меня знал только один человек — наш с Вами тогдашний начальник.
— И почему же Вы решили теперь сообщить об этих деньгах мне?
— Потому, что наш генерал недавно убит. Именно убит, а не трагически погиб, как написали в заметке в одной из газет.
— А почему Вы так считаете?
— Я в этом просто уверен. Я прекрасно помню, с какими предосторожностями, и в режиме какой строжайшей секретности я развозил эти деньги наличными по заграничным банкам. Это просто чудо, что я до сих пор жив и меня не устранили, как свидетеля. У нас, знаете ли, за такое знание могут и того. Мне кажется, что меня просто берегли для какого-то дела. Этой надеждой и жил все эти голодные годы.
— Давайте без таинственности. Для какого дела Вас берегли?
— Я же говорю, не знаю. Мне так кажется.
— И какую личную выгоду Вы хотите получить, рассказав мне про эти миллионы.
— А это уж, насколько у Вас, совести хватит, товарищ генерал. Вы тогда майором были, карьера, можно сказать, только начиналась. А я уже знал, что мой потолок — подполковник. Вот и готовился на пенсию.
— Каким образом Вы готовились?
— Я ежедневно, а иногда и дважды в день, как молитвы, повторял номера этих счетов наизусть. Молиться, кстати, тоже не забывал. Бог, он милостив…
— Извините, но я перебью Вас. Все двенадцать лет Вы повторяли номера счетов наизусть, но никому об этом не рассказали?!
— Да.
— Даже Вашей жене?!
— Ей — тем более. Женщина — одно слово. Не выдержит, узнав про такие большие деньги. Разволнуется…
— Понятно. А сколько их было — счетов?
— Пять. Я уверен, что они существуют по сей день. Хотя их могли переименовать или просто снять деньги с них. Это надо проверять.
— Почему Вы считаете, что я смогу поделиться с Вами этими деньгами, а не отдам их на те нужды, для которых они и предназначались?
— А потому, товарищ генерал, что никаких нужд не было!
— Как это? Ухнули такие деньги просто так, бесцельно?!
— Именно. Их явно собирались украсть. Вернее увести под видом какой-нибудь специальной операции. Я не знаю нюансы договоренности погибшего генерала с самым большим тогдашним начальством нашей организации. Но зато мне известно, где, каких и сколько бумаг должно оставаться после каждой такой операции с наличной валютой! Тем более со столь значительными суммами.
— Так сколько бумаг должно оставаться?
— А Вы откройте инструкции того времени, полистайте отчетность.
— И что? Вы без загадок — проще излагайте, пожалуйста, раз уж мы встретились.
— Я и так без загадок. Я вам предлагаю попытаться найти в спец секторе бухгалтерии хоть какой-нибудь след тех денег. Хотя я уверен, что ничего Вы там не найдете.
— Значит, это была какая-то особая операция.
— Была, конечно. Только и для особых операций с валютой тоже есть свои инструкции. А в данном случае мне был приказ концов не оставлять и инструкциям не следовать. Понимаете?
— Понимаю. Только у меня возникает, слушая Вас, один вопрос: А почему же Вы, зная, что происходит воровство, никому не доложили?
— Чтобы сыграть в ящик? Да и кому я, по-вашему, должен был пожаловаться — тому, кто разрешил нашему генералу возить чемоданы с наличной валютой? Или президенту России? А если генерал как раз и выполнял приказ кого-то из этих высокопоставленных товарищей?
— Да-а-а. Вам не позавидуешь. А почему Вы теперь не боитесь мне об этом рассказывать?
— Да потому, что всех участников операции больше нет в живых — как явных, так и тех, кто, возможно, отдал приказ на ее выполнение. За исключением двоих.
— Почему двоих? С Вами еще кто-то был, когда Вы чемоданы в банки развозили?
— Нет. Со мной никого не было. Но я догадался, что за деньгами в банки придет какой-то человек. Скорее всего, из наших, и нам с Вами, товарищ генерал, лично знакомый.
— Кто?
— У меня нет абсолютной уверенности. Но я полагаю, что это кто-то из наших нелегалов, связь с которым прервалась примерно в то же время. То есть двенадцать лет назад.
— А почему связь должна быть прервана?
— Я, извините, сужу как финансовый работник. Слишком много денег единовременно тратилось, чтобы продолжать финансирование впредь.
— То есть Вы считаете, что, получив эти суммы, наш человек должен был залечь на дно.
— Точно. Иначе я открывал бы эти счета совершенно другим образом. И, по меньшей мере, двое, кроме убитого генерала и меня, знали бы о судьбе денег. А на деле, как я понял, не знает никто.
— А Вы? Вы же знаете!
— Я не знаю. Я догадываюсь или предполагаю. От голода, знаете ли, иногда голова проясняется.
— А что, если Вы сгущаете краски, и при проверке окажется, что деньги целы и связь с товарищем, которому они предназначались, не потеряна?
— А Вы проверьте. Я же сказал, что я лишь предполагаю.
— Хорошо. Я Вас, возможно, найду.
— Чтобы отблагодарить?
— Возможно и так. Кстати, Вы, Евгений Леонидович, сказали, что открытые Вами номерные счета в банках Швейцарии и Швеции могли быть переименованы…
— Или даже закрыты после снятия всех денег.
— Да. А как, на Ваш взгляд, можно выйти на следы этих денег?
— Нет ничего проще! Если, конечно, найти способ проникнуть в банковскую отчетность. Там все, как на ладони: когда положили, куда переводили или сколько снимали. Там же есть вся информации, если счетам поменяли номера. Самый тяжелый случай — наличка.
— То есть, если деньги сняли наличными?
— Да. Но и там возможны варианты.
— Например?
— Банк, скорее всего, выдавал по собственной инициативе все эти суммы новыми банкнотами одной или нескольких серий. В этом случае вполне можно попытаться отследить появление или оборот значительного количества купюр из тех серий в какой-нибудь точке планеты.
— А если клиент, получая деньги, попросил банк не давать ему новые купюры? А если он вообще не тратил эти деньги? А взял, и просто перевез или даже перенес пешком их из одного банковского сейфа в другой? Там же на одной площади по три банка!
— Тогда шансы обнаружить нашего миллионера смехотворно малы, товарищ генерал. Хотя, что-то мне не верится, что наши люди способны долго не касаться таких сумм. По причинам чисто житейским — кушать-то всем надо!
— А если он кушает на доходы от инвестирования этих денег? Или имеет другие источники доходов?
— Он. Вы сказали «он»? Значит, вы что-то знаете?