– Боже упаси! – воздел кверху руки Вольперт, – ну, я же не враг своему больному!
– Вы ведете себя как клоун и при этом еще пытаетесь доказать, что вы меня лечите!!!
– Хорошо, докажите обратное! – усмехнулся Вольперт.
– Доказательство моей глупости еще не есть доказательство Вашего ума, как и доказательство моей болезни еще не есть доказательство Вашего душевного здоровья, – прошептал я, – а вот что вы мне желаете доказать, – я не знаю!
– Гениально! – воскликнул Вольперт и пожал мою руку, – однако ответьте мне всего лишь на один вопрос: если вы говорите, что вы больны, то разве вы на самом деле больны?! То есть ничего совсем не соображаете?!
– Вы имеете в виду – безумны?
– Ну, да, что-то вроде этого! – профессор не выпускал моей руки и теперь раскачивал наши руки, как идиот, вместо качелей.
– Ага, – почему-то обрадовался он, – если бы вы смогли ответить на этот вопрос, то это, безусловно, помогло бы вам, но, увы! А я, дорогой мой, свое дело сделал! – Вольперт уже отпустил мою руку и подошел к колбам с плавающими в них мозгами.
– Сколько было пациентов, – вздохнул он, опять поправляя съехавшие на нос очки, – и ни одного гения! Представьте себе, ни одного умного человека!
– А как звали этого? – я взял в руки одну из колб.
– Ее звали Афигения, – грустно поглядел сначала на колбу, а потом на меня Вольперт, – это была такая красивая, такая обожаемая всеми мужчинами женщина, что она постоянно теряла чувство реальности.
– Да, красота – это страшная сила, – согласился я.
– Она отдавалась всем, кто признавался ей в Любви! – Вольперт прищурился, не сводя с меня своего научного взгляда, – и, кажется, вам она отдалась тоже?!
– Вы изучаете меня как амебу, – подумал я вслух, – а я, между прочим, человек!
– А разве человек чем-то отличается от амебы, – рассеянно поглядел на колбы с мозгами Вольперт, – и те, и другие созданы из одного теста!
– А вы можете ее оживить?!
– Кого?! Афигению?! – профессор повертел указательным пальцем у виска и залился беззвучным смехом, – однако, сколько нужно ума, чтобы не казаться смешным?!
– Я знаю, что это сон, профессор, и еще я знаю, что вы мне снитесь так же, как и я вам, – прошептал я и взял в руки другую колбу, которая на ощупь была удивительно тепла.
– А это Сирена, – улыбнулся Вольперт, – даже очень странно, что вы ее так быстро нашли!
– Когда-то я лежал вместе с ней в гробу, – тихо прошептал я, вытирая рукавом слезы, – и она мне сказала, что вы ее всю закололи аминазином, два года подряд! И что вы все два года использовали ее для удовлетворения своих сексуальных потребностей! Свою пациентку! Наверное, вы всех по-своему используете и по мере возможностей наслаждаетесь своей властью!
– Неправда! – закричал Вольперт. – Клевета!
– Значит, вы следили за нами и подслушивали?! – я сжал пальцы в кулаки.
– Как врач я обязан следить за Вашей болезнью, чтобы вы не зашли слишком далеко!
– Но это же аморально, профессор! – я опять взял в руки колбу с мозгами Сирены.
– Медицина и мораль, коллега, вещи абсолютно несовместимые, – профессор вырвал из моих рук колбу, – наука вообще аморальна в силу своего зверского любопытства! И вообще лечение сродни пытке – одно лечишь, другое калечишь!
– Может, Вы и правы, – грустно прошептал я, – однако верните мне мою Сирену!
– А если я Вас просто выпущу отсюда?! – неожиданно сделал мне предложение Вольперт.
– А зачем?! – удивился я, – мне и здесь совсем неплохо! Самое главное, что я пока еще существую! Дышу и вижу, осязаю!
– А если нет, – усмехнулся Вольперт и быстро подтолкнул меня к двери, и я опять оказался в черной комнате, в которой стоял черный стол с черным гробом и голой Сиреной.
– О, только не это, – прошептал я.
– Посмотрите, как она сладко спит, – прошептал сзади меня профессор, – спит и никого не трогает!
– Так значит, это были не ее мозги, – тихо прошептал я, – и вы мне все врали!
– Чтобы излечить себя – надо уничтожить, – прошептал, ближе склоняясь ко мне Вольперт, – просто уничтожить и все!
– Что уничтожить?!
– Себя уничтожить, – прошептал Вольперт.
– Вы не доктор, вы – сумасшедший, – отшатнулся я, – я давно это чувствовал!
– Нет, он не сумасшедший, – прошептала из гроба Сирена, – просто он очень много знает, а чем больше он знает, тем еще больше глупеет! Ведь знание ума не дает, оно только отнимает его у нас!
– Кстати, пациентам легче ставить диагноз своему врачу, чем врачу ставить диагноз больному или тем более себе, – заметно оживился Вольперт.
– Сирена, встань из гроба, – сказал я, и Сирена встала из гроба и подошла ко мне.
– Наверное, ты думал, что я умерла, да?! – прошептала она и крепко обняла меня.
– Наверное, мы никогда не умрем, – прошептал я, глотая бегущие из глаз слезы.
– Что же ты тогда плачешь? – спросила она – или ты ничего не понимаешь и от этого плачешь?!
– Я не плачу, я просто выделяю излишнюю жидкость, – и поцеловал ее в мягкие податливые губы.
– Хотите, я вас сочетаю раком? – улыбнулся Вольперт, созревшие люди всегда сочетаются раком!
– Вы, как всегда, в своем циничном амплуа, – я еще крепче прижал к себе Сирену и зажмурил от боли глаза.
– А что я такого сказал, – удивился Вольперт, – подумаешь, предложил вам сочетаться браком! Что в этом циничного?!
– Чтобы мы любили друг друга, но уже другим способом, – засмеялась Сирена.
– Думаю, что на этом свете надо все перепробовать, – загадочно улыбнулся Вольперт, – иначе для чего тогда живем?
– У психиатрии и у Любви нет ничего общего, кроме безумия, – сказала Сирена и, взяв меня за руку, вышла со мною из комнаты.
Вольперт тоже попытался идти за нами, но я мимоходом ударил его ногой в живот, и он тут же исчез. На месте, где он только что стоял, осталась какая-то необычная, светящаяся зеленоватым светом дыра. Другая комната была как две капли воды похожа на прежнюю, только в черном гробу лежала уже не Сирена, а Афигения. Заслышав наши шаги, Афигения тут же раскрыла глаза и привстала из гроба.
– Наверное, тебя замучила совесть, раз ты решил вспомнить меня, – прошептала она.
– Твое любопытство, дорогой, просто ужасает, – прошептала сзади меня Сирена.
– Так, значит, ты тоже такая же дура, как и я?! – засмеялась Афигения, уже вставая из гроба и пытаясь обнять меня. Однако я отпрыгнул от нее, пытаясь сохранить спокойствие.
– Похоже, в этом лабиринте много похожего, – прошептал я.