– Гляди, от смущения он совсем стал похож на философа, – улыбнулась Афигения Сирене и нежно обняла ее, – будем же подругами по общему несчастью! Мужчины часто забывчивы и очень мало думают о нас!

– Ну, что ж, будем как все, но втроем! – глубоко вздохнула Сирена.

– Может, тогда мы не потеряемся, – предположил я, – во всяком случае, по прихоти Вольперта! А то он создает из нас свой сон и нам же каждый его внушает!

– А ты думаешь, что он управляет нами? – спросила Афигения, прижимаясь одновременно ко мне и к Сирене.

– Я ничего не знаю, но думаю, что аморальность этого мира побеждает всякую бессмысленность Смерти, – ответил я и поцеловал их, и расплакался от ощущения неповторимости этого сладкого мига пусть и обманчивого счастья, которое бывает только раз и словно в последнюю минуту твоей жизни.

– Он как ребенок, – прошептала Сирена, – его все время надо утешать!

– Чем сентиментальнее мужчина, тем ужаснее его взгляд на вещи, – прошептала в ответ Афигения и ласково провела рукой по моей голове, – гляди, как он вспотел?!

– Господи, в Вашей ласке такая порция садизма, – не выдержал я и попытался освободиться от их объятий, – отпустите меня и не мучьте, оставьте меня одного, пока вы снова сами не исчезли!

– Это почему?! – удивились они, глядя на меня невозмутимыми глазами и еще крепче сжимая в своих объятиях.

– Ну, во-первых, вы абсолютно голые, и от этого меня крайне смущает ваш вид, во-вторых, как вы можете меня любить, если вы меня еще не знаете, и в-третьих, я перестал верить в вашу реальность, поскольку раньше вы от меня уже исчезали, и уверен, что исчезнете теперь!

– Н-да, – пробормотала Афигения, покусывая губы, – между прочим, только незнакомки влюбляются по-настоящему и только потому, что еще не успели оценить тебя!

– И потом, причем здесь отсутствие нашей одежды, – вздохнула Сирена, – наоборот, без одежды мы красивей и гораздо естественней! Недаром же Адом с Евой в раю были такими же!

– Господи! Какой бред! – схватился я за голову, – ваши признания звучат как отчеты о ваших же похождениях, а ваше животное начало собой закрыло весь мир!

– Да! В этом мире у меня было много мужчин, – согласилась Афигения, – но разве я виновата в том, что мы все время исчезаем! Любой человек на земле исчезает не только во сне! Закон вечной подлости – только мгновение и случай! Хочешь живи, а хочешь – психику мучай! Страдая от страха во тьме иль от падучей!

– Вот именно, – поддержала ее Сирена, – как естеству невозможно без пищи, так и нашему лону без семени Вашего жить!

– Давайте лучше зайдем в другую комнату, – предложил я,

– и увидим, какими еще явлениями порадует нас Вольперт.

– И дался тебе этот Вольперт, – обиделась Сирена, – я же сказала тебе, что он дурак, потому что много знает!

– Нет, – не согласилась Афигения, – он просто прикидывается дураком, чтоб нами было легче управлять! Я однажды видела, как он залезал ко мне в мозги, но ничего ему не сказала!

Я устал их слушать и открыл следующую дверь, и сразу же увидел Вольперта, который сидел с каким-то бритоголовым мужиком, одетым в тюремную робу, за одним столом и играл с ним в шахматы, одновременно покуривая толстую сигару.

– Знакомьтесь, – улыбнулся мне Вольперт, – это Сан Саныч, – и он кивнул головой в сторону хмуро разглядывающего меня мужика, – кажется, вы с ним уже беседовали?!

– Вы как всегда один? – хитро прищурился Вольперт, – и опять кого-то потеряли?! Ну, ничего, потом найдете!

Я оглянулся и никого сзади себя не обнаружил, потом открыл дверь, через которую только что вошел, и увидел, что в комнате ни Сирены, ни Афигении не было, один только черный гроб на черном столе и длинные вечники, продолжающие мерцать холодным зеленоватым пламенем. Тогда я открыл следующую дверь и опять увидел те же самые огромные ножи и скальпели на красных стенах, а с другой стороны – колбы с плавающими в них мозгами. Это было ужасное наваждение, ибо прошлое продолжало зримо существовать, но без обслуживающего его персонала, т. е. без людей, которые его населяли.

– С декорациями что-то туговато, – пожаловался сзади меня Вольперт, уже поспешивший за мною, – да и средств на них уже нет, и казна наша часто пустая!

– А где Афигения с Сиреной?! – обернулся я к нему с ненавидящим взглядом.

– Они уже убежали на учебу. Они ведь студентки мединститута, можно сказать, наши коллеги, а сейчас у них сессия! Экзамены!

– А кто были те женщины, которые насиловали меня?! – тихо спросил я, опуская вниз голову и теребя пальцем край своей одежды.

– Девочки по найму, – попытался улыбнуться Вольперт, – ну, в общем, просто проститутки!

– И за что вы меня так, – не выдержал я и всхлипнул, тряся Вольперта за отвороты его черного плаща.

– Сан Саныч! – крикнул Вольперт, вырываясь из моих суровых объятий, – Сан Саныч!

16. Мухи, Репа, Фикус, Свадьба

Очень часто, когда было время, я один отъезжал недалеко от города на своем стареньком «Форде» и отдыхал на одной и той же поляне. Она была в густом заросшем лесу, но совсем недалеко от трассы. В мае она была вся сплошь покрыта золотыми одуванчиками. Сюда довольно часто приходили красивые женщины с молодыми мужчинами. Они занимались здесь сексом, а может, любовью, а еще, проще говоря, они здесь совершали половой акт.

Потом эту поляну заняли алкоголики. Они весь день здесь пили водку и орали свои любимые блатные-матерные песенки. Через некоторое время их выжили наркоманы.

Наркоманы здесь курили, вдыхали ноздрями белые дорожки на ладонях и просто кололись, еще они тоже часто пели, то есть орали свои бредовые фантастические песенки, а после истерически смеялись или плакали, или просто забывались, в зависимости от того, что они принимали и какой мираж видели, ну, иногда, они тоже совокуплялись… Однако потом кто-то вырыл на поляне большую яму, и туда стали свозить и сбрасывать мусор.

Я в это время немного охладел к рудеральным растениям и увлекся изучением мух. Огромные полчища мух здесь роились над этой ямой с мусором.

Они летали, ковырялись с наслаждением в этом дерьме, совокуплялись, откладывали своих личинок, а потом снова улетали, и так каждый день.

Со временем я научился узнавать их по мордам. Самые старые мухи лежали в траве и почти не двигались, отдыхая от обжорства, самые молодые с особой наглостью садились на мою физиономию и с жадным любопытством глядели в мои удивленные глаза.

Некоторые из них, самые смелые, могли спокойно прошагать на своих грязных лапках от моего подбородка до кончика моего носа, с которого мои глаза им были лучше видны. Иногда в знак своей мушиной благодарности они совокуплялись у меня прямо под носом или даже на носу, но все-таки под носом, над верхней губой им было как-то сподручнее.