Теперь получалось, что я живу как альфонс на ее зарплату, однако денег у нас куры не клюют, и моя Матильда вроде как равнодушна к моему безделью. Возможно, что мое безделье с лихвой окупает муки ее незадачливой совести в настоящем и дает большую перспективу на будущее…
Так или иначе, а я ей достаюсь лишь на десерт. Во всяком случае, как только я упоминаю слово «секс», как она тут же морщит свой изящный носик и бежит скорее в ванную, наверное, чтоб смыть «греховный след».
И вот тут-то я и трахаю ее до одури, во мне просыпается такое чувство, что я трахаю не жену, а вероотступницу, которую во что бы то ни стало я должен заполнить собственным содержанием, дабы вернуть ее к нашему семейному очагу, а заодно и к себе, чистую и никем незапятнанную, кроме меня самого! И чувствую я себя в эти минуты Богом, Богом, только что увидевшим от своего творения чудо! И какое чудо?!
У нее на глазах слезы, а в слезах заключено море раскаянья, озеро умиления и океан счастья, и вся она, как и наша спальня, в эти минуты светится изнутри колоссальным восторгом нашей очевидной принадлежности друг другу, нашему объединяющему воплю и оргазму, где уже нет места ни Николаю Егоровичу, ни мысли о нем, а есть только мы, светлые и чистые, как дети, что в первый раз попали в мир Любви!… Однако и это чувство проходило! Мы терялись во времени, но ненадолго! Незримый образ гадкого начальника опять из наших мыслей выплывал…
В изгибе рук ее, изгибе тела я находил изгиб его души, как он за место ее должности в постели в ее же месте утешенье находил… Я безумен, твердил я себе, я бросаю вызов начальнику, чьими милостями кормится моя семья, за чей счет я провожу время в праздном разглядывании собственных гениталий и в траханье уже затраханной им на работе жены, как будто в подтверждении оргазма я каплю смысла или счастья нахожу?! Сердиться на людей – какая глупость!
Не проще ль, яду наглотавшись, умереть?! Но какой смысл жить так, как будто тобою все уже получено?! И как будто ты такое ничтожество, что тебе даже думать уж не о чем? Или ты смешней, позорней всех, раз жену нашел такой успех?!
Но вот, к примеру, человек живет с женой, она его не любит, он ее, живут они не год, не два, а жизнь, и рады, что характером сошлись, она его не беспокоит, он – ее, никто из них не пачкает белье, вопрос тут, правда, есть всего один, как может грешным быть безгрешный господин и как он может страсть в себе унять, коли со страстью воплотила его мать?!
Что же на самом деле, лучше или хуже гулять жене от сказочного мужа иль мужу от бесчувственной жены, где крылья ангела, где рожки сатаны, никто не спрятался, а я не виноват, что всюду вижу в посрамленье райский сад!
С такими вот мыслями я и провожал свою Матильду на работу и думал, Господи, думал, как же я дальше-то буду существовать с такими громадными рогами, что тяжестью своей убить готовы, и неужели все-таки буду молчать и радоваться хотя бы тому, что и меня она не отвергает, а из жалости все больше мне дает?!
Для многих из нас жизнь мелькает нераскрытыми тайнами. Вот, ты смотришь на женщину, на ее лицо, тело, а понять ничего не можешь, тебя тянет к ней, как магнитом, и тут же какая-то странная сила отталкивает прочь, и ты то туда, то сюда, а потом оргазм, ослепление, омерзение, и ночь, и опять ее крик: «Николай! А где же отчество «Егорович», возможно, смыло похотливою волной… Ну, допустим, я приду к нему на работу и скажу: «Ты подлец! Ты спал с моей женой!» Ну, допустим, и жене я скажу то же самое, но разве от этого что-то изменится?! Разве от этого я буду более счастлив или, наоборот, несчастлив?! Я боюсь ее потерять, но это не связано с моим временным тунеядством, я знаю, что рано или поздно мне все надоест и я вернусь на свою работу, но сейчас, в настоящее время я тружусь духовно, я мысленно обдумываю свою жизнь в плане личного несчастья – родиться, чтобы жить с такой женой, которую ты любишь даже грязной и лишь боишься ее вовсе потерять, как бы подарить или отдать ее начальнику навеки в услуженье?
Он пришел ко мне сам, инкогнито, он знал или догадывался о том, что я знаю или догадываюсь об всем, и поэтому пребываю в состоянии крайне болезненного ступора, когда ничего не могу кроме того, чтобы проявить любовь к жене, и как бы жить напротив, навзничь смысла…
Он мне сказал, что хочет дать работу, поскольку, вроде, слышал от Матильды, что я ее уже давно ищу, как дать взаймы несчастья человеку, он захотел меня унизить и унизил, он проявил свое тщедушное лицо тем, что завладел моей семьею и каждым его членом обладал и понукал, как будто лошадь гнал в заезд победный…
– И сколько? – я спросил его.
– Две тысячи зеленых для начала! – он руку мою взял, как будто душу себе в подарок получил.
– Вы знаете жену мою?!
– Конечно!
– А сколько раз на дню?!
– А ты глупец! – он руку отнял, поглядел уже надменно и усмехнулся наконец, и этот смех его был моей кровной болью.
– Я знаю все!
– Ну, что ж, я тоже знаю!
– Как быть тогда?!
– Как и всегда?
– Ответы Ваши!
– Как и вопросы Ваши!
– Вы знаете, мне больно!
– Ерунда!
Как два прелюбопытнейших зверя, мы глядели друг на друга с преувеличенным интересом, один, думая, как бы задобрить другого, другой, думая, как бы половчее убить…
И тут совершенно неожиданно, и, по-видимому, привыкнув за счет своего положения и денег выражать свои эмоции, как попало, он мне процитировал Пушкина:
Взращенный в дикой простоте,
Любви не ведя страданий,
Я нравлюсь юной красоте
Бесстыдным бешенством желаний!
– Между прочим, этими стихами Пушкин будто отразил наши отношения с Вашей Матильдой! – это была последняя фраза, которую он произнес.
Нет, я не убивал его, просто вся ненависть, которая скопилась во мне за все это время, плюс его вальяжный и беспечный вид, вид уже давно обеспеченного и самоуверенного в себе старика, – все это вместе вырвалось из меня звериным рычанием в волнах обезумевшей ревности с ударом одним кулаком в его нижнюю челюсть, отчего он тут же упал, затылком ударившись о дверной косяк, немного похрипел, пошевелился и навсегда уже затих.
Я пульс пощупал, тишина, как из мертвецкой, и под глазами синие круги. Выходит, что я его убил, и умысел был, и даже какое-то действо, и зачем я его убил, по сути, собственного же кормильца, кормильца своей неудачно красивой жены, которая его, как и меня, кормила своим грешным телом. Потом я посмотрел на портрет Матильды, написанный маслом одним из известнейших художников, возможно, по заказу самого Николая Егорович, и рассмеялся самым жутким образом, ибо труп Николая Егоровича теперь весьма глупо и бессмысленно лежал перед моими глазами…
Почему-то моя голова теперь вместо мыслей повторяла одни и те же слова: … Труп! Труба! Трус! Трусы! Труд! Труды! Трутень! Трущоба! Труп! Тропка! Труха! Трубка! Труппа! Тряпка! Трупер! Супер! Трубадур! Труп! и Тур!