Я еще очень многое собирался написать себе в тетрадку, но ко мне подошла Елена…
– Какая Елена?! – удивился я.
– Я же вам говорил, не перебивайте меня, – рассердился Яшанин, – ко мне подошла Елена, и тень от нее упала на мое лицо, и я увидел все это в зеркале, и подумал, а что если мне застрелиться, все равно эта женщина не любит меня и только на время дает мне насладиться своим телом, которого мне явно недостаточно, чтобы почувствовать себя счастливым человеком, и потом, какая разница, сколько лет я проживу, к тому же мне давно уже не терпелось узнать, что же будет там после, или, как сказал Сократ, либо умереть – значит стать нечем, либо, если верить преданиям, это какая-то перемена для души.
Елена внимательно посмотрела на меня, а потом чихнула, в некотором смысле это означало, что мои мысли верны, а в некотором другом, что ей уже самой не терпится. Однако я никак не мог заставить себя встать и подойти к ней.
С тех пор, как я покинул свою семью, прошло совсем немного, всего какой-то год, а может, два, но жить ощущением, что ты еще жив, было более чем странно…
Я посмотрел на пистолет, лежащий у меня на коленях, и отбросил тетрадь с ручкой, потом взял его в правую руку и выстрелил в Елену. И она упала, беспомощно раскинув руки, она лежала на полу возле моих ног, как живая, и я наклонился и погладил ее по голове, ее глаза были открыты и выражали собой одно только удивление, я же посмотрел на себя в зеркало и увидел обыкновенное, почти ничего собой не выражающее лицо, я даже зевнул и показался себе в этот момент чрезвычайно омерзительным, потом я лег рядом с Еленой и прижался лицом к ее щеке, она вздрогнула и посмотрела на меня в последний раз, успев при этом сказать тихим, едва слышимым голосом, что я дурак, и умерла. И только после того, как я осознал, что она уже умерла, мне стало очень больно, и я заплакал.
Я очень хотел застрелить себя, но испугался. Затем я вытащил из холодильника бутылку пива и выпил. Я давно уже презирал себя за толстый живот, но ничего не мог поделать с дурацкой привычкой пить пиво на ночь. Елена продолжала лежать как неумолимое доказательство моей вины и подтверждение моей же собственной Смерти.
Это было так невыносимо, что еще через минуту я ее скинул с балкона. Она упала вниз головой на асфальт, я видел ее падение, вокруг никого не было, только расколотая пополам луна подмигивала мне из-за тучи, да кусты акации у дома шевелились в тихом несчастном волнении.
Я вышел с балкона, быстро смыл на руках кровь и включил телевизор, и с каким-то безумным взглядом уперся в экран, на экране американцы бомбили Афганистан, в темноте вздрагивали вспышки, обозначающие еще чью-то Смерть, то есть чью-то совсем ненужную жизнь, и тут я опять взял в правую руку пистолет и засунул его дуло себе в рот, я хотел нажать на курок, но у меня ничего не получилось, тогда я встал и вымыл полы, смывая кровь Елены, я видел, как она забилась в щели, и я мыл долго со стиральным порошком «Миф».
Еще через какое-то время я поставил кассету с Брандербургским концертом №1—3 Баха, а потом задремал.
Утром следующего дня я узнал, что Елена покончила жизнь самоубийством, выбросилась с балкона. С меня даже брали какие-то показания. Ее череп так ужасно разбился, что от пулевого ранения не осталось даже следа.
Потом прошло еще несколько дней, а я все сидел и писал свою бессмысленную лекцию о Смерти. Неожиданно вместе с убийством Елены мне удалось осознать весь ужас нашего существования, но только от этого я не сошел с ума, не заболел и даже не покончил с собой, а просто я сидел и смотрел на себя в зеркало, как на незнакомого и давно уже ставшего мне чужим человека.
– А как ты спасся, наверное, чудом, – говорили мне его глаза, а я только молча плакал и думал об утраченной Елене.
Вообще, если там тоже есть какая-то жизнь, то я готов умереть много раз, но если даже ты очень хочешь умереть, то для этого не обязательно убивать самого себя, – Яшанин замолчал. Его пальцы продолжали быстро шевелиться и постукивать по коленкам, а сам он, опустив голову, задумчиво молчал.
– А как вы оказались здесь? – спросил я.
– Интересный вопрос, – неожиданно усмехнулся он, – видите ли, впрочем, мы вроде на ты, так вот, дорогой мой сокамерник, вся моя жизнь – это алгебра, умноженная на нуль собственного происхождения, и поэтому нисколько неудивительно, что я нахожусь в соответствующем заведении, поверьте мне на слово, что здесь намного лучше, чем там, – махнул он рукой в стену, – там весь мир постоянно рушится, все время разваливается на глазах, но все жители этой земли делают вид, что ничего не происходит.
Они уже так привыкли иметь такой идиотский вид, что заразили этим и меня, пока я однажды не задумался всерьез о Жизни и о Смерти, а что из этого получилось, ты и сам знаешь, – Яшанин вздохнул и с грустной улыбкой поглядел на меня, – и зачем я тебе все это говорю?!
Ну, казалось бы, смерть Елены должна была перевернуть все мое сознание, я должен был бы забегать, заорать всем людям, кто я такой и что я обо всех думаю! Однако со мной ничего абсолютно не произошло, я остался таким, каким я и был, то есть совсем не тем, кем я есть на самом деле!
– О, как это глупо, – Яшанин всхлипнул и обхватил свою голову руками, – видно, сама судьба свела меня с Еленой, ведь такого, как я, полюбить невозможно! А она любила, а я в ответ проверил на ней свой страх Смерти, страх, который чарует и завораживает, и все время зовет туда! Я бы и сам ушел туда вслед за ней, но мне почему-то страшно! Ты не знаешь, почему мне страшно?!
– Нет, не знаю, – прошептал я.
– Тогда о чем я здесь с тобой говорю? – обиженно прошептал Яшанин и, быстро вскочив со стула, который был прикреплен болтами к полу, открыл дверь ключом, который ему дал за 100 рублей на время санитар, и вышел, прошептав мне на прощанье только одну фразу: Смерть никто не победит!
Из всех близких ко мне пришел только один Бюхнер. Он принес с собой 3 бутылки «Русского» пива, копченого леща, а еще своего любимого Тутанхамона в небольшой стеклянной колбе. Тутанхамон за это время значительно увеличился в размерах, о чем я вслух заметил, когда мы с Бюхнером стали пить пиво, и Бюхнер мне с удовольствием поведал о том, сколько самок за последний только месяц покрыл его «драгоценный Тутанхамончик». Оказывается, Бюхнер сделал его тараканьим царем, предоставив ему в полное распоряжение всех имеющихся у него в наличии самок. При этом всех рождавшихся самцов он постоянно отсаживал, выращивал до серьезных размеров, а затем продавал, и, как ни странно, всегда находил покупателя.
Разговоры Бюхнера о тараканах возымели на меня вполне оптимистическое действие, но в третье свое посещение он был совершенно неразговорчив и даже подавлен. Я пытался его расспросить, узнать, в чем дело, но Бюхнер упрямо молчал.
Он даже не взял с собой Тутанхамона и вместо пива принес бутылку водки, которую мы в молчании распили, закусывая черным хлебом с солью.