Мария, почти не дыша, следит за рубкой мяса, она помогает мне складывать куски по частям тела и сортам, смешно сказать, когда одна часть твоего тела соответствует тому или иному сорту, ты уже напоминаешь матрешку, которая раскладывается на множество людей, а вот откуда пришла эта душа, неужто из того же самого космического круга, квадрата, той же невидимой нашему глазу камеры?
Однако как же я ненавижу, когда меня унижают, именно таким вот унижением я воспринял приход ко мне на работу Ивана Иваныча и Матильды, а Мария была не в счет, она была тоже, как я, испачкана кровью, и на ней был такой же грязный фартук, как, однако, разница в одежде может укреплять существующие границы между людьми?!
Итак, я стою в грязном фартуке и весь в животной крови и с достаточно поглупевшим от этого взглядом, в то время как Иван Иваныч в костюмчике от Версачи, при галстуке с бриллиантовой брошью, а густо накрашенная Матильда – в голубом плаще от Диора, и все-то они в золоте, и все-то они чистые и светлые, как дети из купели, и улыбаются, как дети, и так же простодушно машут мне как доброму знакомому руками, а Мария рядом с ними тоже радостно хохочет, как будто ждет от них чуда, и только я злой и сердитый, едва сдерживаю себя, чтобы на них не раскричаться.
– Ну, что вам?! – говорю я, а сам не выпускаю из рук своего окрашенного кровью топора, – если вам что-то сильно хочется, то сходите куда-нибудь, а мне надо работать!
– Фи, какой грубиян, – кокетливо улыбнулась Матильда.
– Он не грубиян, а просто хам, – добродушно засмеялся Иван Иваныч, и только одна Мария скромно промолчала, словно угадывая во мне что-то естественно аморальное, а может быть, совсем наоборот, уж даже излишне моральное.
В общем, я попросил их уйти, попросил один раз, потом еще раз, но они стояли и шутили. Иван Иваныч для смеха даже вырвал у меня из рук топор и помахал им в воздухе, в одно мгновение распугав вокруг скучающих покупателей.
Матильда бессмысленно сверлила меня похотливым взглядом и очень громко посмеивалась, и только Мария продолжала чересчур разумно молчать в этих дурманящих возгласах и восклицаниях. И тут я отобрал топор у Ивана Иваныча, который все же уговорил меня пойти с ними и Марией вечером в ресторан на набережной возле театра, где они собирались сделать что-то вроде большого праздника по весьма загадочной причине, о которой они скажут потом.
– Тебя ждет настоящий сюрприз, – подмигнула мне на прощанье Матильда.
С большим облегчением я проводил их уставшими глазами до самых дверей, а потом снова начал рубить мясо. Мария продолжала стоять у меня за спиной как ангел-хранитель. Я оглянулся на нее и с удивлением обнаружил, что она плачет. Эти слезы были полны странной и нежной любви, как будто этими слезами она просила меня обратить все свое внимание на нее, и я обратил, я бросил топор и на глазах изумленных покупателей обнял ее и поцеловал.
Кажется, она что-то почувствовала, может, она поняла, что Матильда хочет вернуть меня к себе даже самым противоестественным путем, объединяя или ее, или Ивана Иваныча вместе с собой и мною, а может, ей еще стало больно из-за того, что она спьяну нежилась в объятиях Матильды и на глазах у меня, или что еще, черт возьми, заставляет ее так грустно плакать даже в моих крепких объятиях, чтобы я получше разглядел ее боль.
Да, мне очень жалко ее, и я обнимаю ее кровавыми руками, оставляя на ее платье после себя красные отпечатки своих пальцев. Вскоре ко мне входит хозяин и зовет к себе в кабинет. Я даже подумал, что он хочет меня пожурить за мое поведение, однако я вижу на его столе лежащую телефонную трубку и понимаю, что это кто-то мне звонит, я беру в руку трубку и слышу взволнованный голос Эдика.
– Штунцер сбежал, – говорит он, – я боюсь, что он будет искать тебя!
– А для чего?!
– Не прикидывайся дураком, он прекрасно знает, кто помог его туда запихнуть, – тяжело вздыхает Эдик, – так что на твоем месте я бы лучше пока отсиделся дома и никуда не выходил!
– Ерунда, – усмехаюсь я в трубку.
– Ну, и дурак, – кричит в трубку Эдик, и тут же я слышу частые гудки.
– Разборки в Майями?! – хитро улыбается, глядя на меня, хозяин.
– Что вроде этого, а может, и не это, – вздыхаю я и возвращаюсь к Марии. Говорить ей о том, что сбежал из психушки человек, который меня страшно ненавидит, глупо.
Женщины не могут управлять своими эмоциями, как мужчины, они впадают или в панику или в крайний эгоцентризм, правда, не все. Но кто и кого по-настоящему знает в этом мире? От него проще сойти с ума, нежели чем спокойно находиться в нем!
Так вот быстро проходит день. Свет за окном постепенно гаснет, становится все приглушеннее, даже мясо начинает приобретать какой-то сизоватый налет, как будто оно уже устало существовать и ему поскорее не терпится опуститься вместе с дерьмом в землю.
Так проходит весь день, но весь день я ношу с собой в памяти поцелуи: первый, когда я поцеловал утром фото на могиле Геры, второй, когда меня поцеловала плачущая Мария, а когда еще мое сердце охватывает непонятная тревога с воспоминанием о приходе ко мне Ивана Иваныча с Матильдой, со звонком Эдика и побегом Штунцера, я все сразу бросаю и гляжу на Марию, и опять целую ее.
День проходит незаметно, незаметно пустеют прилавки и торговые ряды, убегают куда-то покупатели, за окном сгущаются сумерки, а мы уже рука об руку идем с Марией к набережной, где нас ждут двое странных и одиноких людей, которые что-то от нас хотят, и странно, ты приблизительно знаешь, что от тебя хотят, и как-то внутренне противишься этому и все равно идешь.
Какая все же притягательная и убийственная сила нашего стадного образа жизни, а мы вот все же идем, почему-то одновременно вслух жалея и Матильду, и Ивана Иваныча, и все равно идем на встречу против всякого смысла. Все такие же довольные собой и улыбающиеся Иван Иваныч с Матильдой выпрыгивают из дымчатого «Крайслера» и ведут нас в ресторан на набережной, и вроде всем нам как-то хорошо вместе и весело, но какая-то неловкая пауза иногда повисает в разговоре, и Иван Иваныч иногда ловит ртом воздух, ища спасительной фразы, чтобы, может, спрятаться за нее как за спасительный облик.
Реально я на них уже не обижаюсь, я уже давно понял, что их смех как и временами пошловатые фразы, – это всего лишь защитная окраска их чувств, которые они прячут в себе всякий раз, якобы сохраняя в себе свою тайну.
Всякий человек, наверное, заключает в себе тайну и уносит ее с собой, может, поэтому никто из нас и никогда не постигнет этого мира, по этой же причине лишенного всякого смысла.
Так вот я и думаю, рассеянно вглядываясь в окружающий мир и стараясь не замечать того решительного и чувственного порыва, с каким меня Иван Иваныч и Матильда уводят в ресторан, а более влюбленная в меня Мария вынуждена покорно следовать за мной, потом за ними. И почему большинство красивых женщин предпочитают таких же неудачников, как я, и негодяев?!
В ресторане все происходит именно так, как я и предполагал. Матильда пытается свести меня с ума и поэтому виснет на мне и все время подливает в рюмку коньяк, Иван Иваныч, следуя искрометному взгляду безумной супруги, безуспешно пытается очаровать Марию, а в результате и не очень кстати к нам за стол присаживается без приглашения сам Штунцер.