Дядя Абрам плавал в ней как в крошечном море.
Он поднимал вокруг себя фонтаны брызг, имитировал шторм на море, поднимая вокруг себя волны, потом нырял, ощущая на дне приятную прохладу и снова выныривал, а чтобы не было скучно, насвистывал то Сороковую симфонию Моцарта, то «Шутку» Баха.
Музыка, создаваемая собственным свистом как на крыльях поднимала его над бассейном и заставляла плакать от красоты созданных до него звуков.
«Как все же мир совершенен, – удивлялся дядя Абрам, – и как он уродлив до безобразия!» На шестые сутки Рита неожиданно попросила его написать расписку, которую она потеряла вместе с его бумажником и паспортом.
С этой целью она просунула ему в окошко лист бумаги с ручкой, а чтобы его задобрить еще несколько бутербродов с черной и красной икрой и бутылку водки.
Дядя Абрам на радостях тут же написал расписку о том, что изнасиловал ее несколько раз и долгое время держал у себя в заложницах, и обещал не только на ней жениться, но и отдать ей все свое имущество.
Прочитав расписку, плачущая Рита от радости тут же открыла ему дверь, но дядя Абрам не смог выйти.
Из-за больших переживаний, выпавших на его долю, он выпил всю бутылку залпом, и теперь разлегся на полке в сауне, и захрапел.
– Разве так любят?! – била его ладонью по щекам обиженная Рита, но дядя Абрам оставался совершенно безучастным. В последнее время он так мало ел, что эта водка сразу же свалила его с ног.
– Ну, ладно, придурок, посиди еще немного! – и обозленная Рита опять закрыла его в сауне, а чтобы он не умер от жары, открыла дверь из сауны в бассейн.
– Ой, где это я?! – очнулся дядя Абрам.
Голова его страшно трещала, и он почти ничего не помнил, лишь запомнил, что писал Рите какую-то расписку о том, что на протяжении всего последнего года он насиловал ее три раза в день. А потом все вспомнил и заколотил кулаками в дверь, и заорал изо всех сил:
– Идиотка! Открой! Я написал тебе все, что нужно! Что тебе еще от меня надо?!
– Вообще-то мой отец очень спокойный человек! Очень интеллигентный и деликатный, я бы сказал! – говоря это Амулетову, Эскин очень смутился и покраснел.
Уже по одному его лицу можно было понять, что он был намного старше Эскина, и приблизительно одного возраста с его преподавателями.
«И чего в нем нашла Соня?! – удивлялся он про себя. – И почему всех мужиков на нее так омерзительно тянет?!
И самое ужасное, что она и не собирается никому отказывать! Просто гетера какая-то вавилонская! И она еще собирается стать матерью моего ребенка!»
– Что-то ты сегодня такой хмурый, может, приболел, – улыбнулась Соня.
– Да, что-то зуб разболелся, – соврал Эскин.
Их приезд среди ночи совершенно сбил его с толку, даже, когда Соня разговаривала с ним по телефону, ему показалось, что она шутит.
Еще совсем недавно, когда они вдвоем пытались избавиться от Глеба и объезжали психбольницы, как она обнимала его дорогой и клялась ему в любви! Боже мой!
А вдруг она захочет с Амулетовым так же вот избавиться от него и завладеет его квартирой. Ах, Боже, какие порой грустные мысли лезут в голову. Когда они втроем сели за стол выпивать за знакомство, за будущую жизнь втроем и за быстрый розыск его отца, Эскин расплакался.
Ему стало обидно за Соню, а еще обидно за самого себя. «Неужели, я так и останусь вечным подростком, которым другие управляют по праву своего зрелого превосходства?!»
– У него болит зуб, а еще он очень переживает за отца! – объяснила с улыбкой Соня причину слез своего несчастного сожителя.
«Было бы неплохо их чем-нибудь отравить», – вдруг подумал Эскин и тут же вышел из-за стола и пошел на кухню, соврав, что там у него в шкафчике лежат лекарства от зуба.
На кухне, Эскин увидел в пластиковой коробке множество белых таблеток. Название этого лекарства отсутствовало, что нисколько не смутило Эскина.
– Как говориться, за дело с Богом или с чертом! – Эскин вытащил из холодильника непочатую бутылку водки, быстро раскрошил таблетки и побросал в бутылку.
Таблетки тут же растворились, и уже заметно повеселевший Эскин вернулся к ним в зал с бутылкой.
– Давайте продолжим наш праздник! – сказал он с улыбкой и сделал вид, что открывает уже открытую бутылку, прикрыв поврежденную пробку ладонью. Тут же разлил эту водку по бокалам и поднял свой бокал.
– Выпьем за нашу дружную семью! – провозгласил тост Эскин. Амулетов благостно моргал глазами и улыбался. Все, что он видел, ему казалось фантастической сказкой, и улыбающийся Эскин, и смеющаяся, и постоянно подмигивающая ему Соня. Они все выпили, хотя Эскин ловко вылил содержимое бокала себе за воротник.
– Ты облился! Дурачок! – засмеялась Соня и поцеловала сначала Эскина, а потом Амулетова. – Вы вполне достойны быть моими мужьями! Я просто не знаю, что бы без вас делала?!
– Может, аборты?! – ухмыльнулся Эскин.
– Ну, зачем уж так грубо, – заступился за Соню Амулетов.
– Не обращай внимания, он просто перепил, – успокоила его Соня.
– Я хочу выпить за Соню, – Эскин опять разлил по бокалам водку, – она так прекрасно управляет нами! Так нежно руководит!
– Ну, ты и дурачок! – шутливо помахала ему пальчиком Соня, но все же подняла свой бокал и даже сильно захмелевшего Амулетова заставила поднять свой бокал. Они снова выпили, а Эскин снова вылил содержимое бокала себе за воротник.
– Ему больше нельзя, – ткнула в Эскина пальцем Соня, – тем более, что ему завтра с утра в Академию!
– Но я же ее бросил! – напомнил ей Эскин.
– А не все ли равно?! – тряхнула своими огненными волосами Соня. Она снова чокнулась с Амулетовым.
Они выпили, а потом Соня ужасно вскрикнула.
От страха Эскин даже зажмурил глаза, он так и не понял, отчего она закричала, он только успел увидеть, как она с быстротой молнии бросилась в туалет.
Не прошло и минуты, как Амулетов тоже что-то проорал и схватился руками за живот, а затем вприпрыжку, опрокинув стул, тоже побежал к туалету, и попытался открыть дверь, но дверь была заперта Соней изнутри.
– Открой! Я тоже хочу! – завизжал он как резаный поросенок.
Эскин заржал, глядя на него, и свалился со стула.
Он уже понял, что подмешал им в водку слабительное, которым Соня так часто потчевала бедного Глеба.
В последнюю минуту Амулетов все же сумел сорвать с себя штаны и присесть на корточки прямо в коридоре.
Хмель почти сразу с него слетел, и теперь он глядел на Эскина ненавидящим взглядом.
Взгляд Амулетова был настолько жестоким и бескомпромиссным, что Эскину стало не по себе, как будто холодок пробежал по коже.