Утром мы проснулись довольно рано, лично я так рано не просыпалась уже много лет. Выбравшись из сена и вытряхнув его из одежды, мы побрели к станции, поеживаясь от утренней прохлады и уповая в душе на то, что нашим преследователям, если, конечно, таковые вообще имеются, не удастся подняться в такую рань, и у нас будет шанс убраться в город незамеченными.
— Ничего себе ночка, — прокомментировала Мариша, оказавшись в электричке. — Лучше бы мы остались в Мишкиной квартире.
Я только скрипнула зубами и уселась подальше от окна, из которого дуло, и от Мариши, которая принялась уписывать вчерашние бутерброды с таким аппетитом, словно ничего вкуснее в жизни не ела. Я есть не могла, так как ежеминутно ожидала появления наших недоброжелателей. Но на каждой остановке в электричку садились пассажиры, и постепенно мы перестали опасаться, что нас прирежут прямо в вагоне. На глазах у стольких свидетелей я бы не рискнула, а вдруг среди них окажется один самоотверженный псих, который кинется на выручку жертве.
В городе мы прямиком отправились в тюрьму, на свидание к Маришиному жениху. Время все еще было раннее, но нас такие пустяки не могли остановить. К нашему удивлению, перед приемной уже скопилось несколько десятков человек, которые приехали сюда еще раньше. Мы заняли очередь и отправились пить кофе. Все кафешки, попадавшиеся нам по пути, по случаю раннего часа были закрыты, и нам пришлось сделать солидный крюк, прежде чем мы наткнулись на летнее кафе, которое как раз начинало функционировать. По правде сказать, оно представляло из себя лишь маленький ларек и несколько столиков под зонтиками. Но в ларьке продавали кофе из пакетиков, а больше мы ни в чем и не нуждались. Милый продавец дал нам по пластмассовому стаканчику, полному черной жидкости, и мы уселись под ближайший зонтик. Я вытянула ноги, вытянула из волос последнюю соломину и приготовилась наслаждаться жизнью. Этому моему намерению сильно помешала Мариша, которая неожиданно подскочила на стуле, разлила свой кофе и с криком:
— Мишка! Постой! — ринулась прочь.
Вернулась она уже через несколько минут, как раз к тому времени, когда я успела прийти в себя и купить ей новый стаканчик кофе.
— Представляешь, — огорченно поведала мне Мариша, отхлебнув из стаканчика, — мне показалось, что я увидела среди прохожих Мишку, в черной рубашке.
Я осмыслила услышанное и с жалостью посмотрела на подругу, представляя, как это, должно быть, тяжело, когда тебе мерещатся головы бывших женихов, завернутые в черные рубашки. Мало ей, бедной, призраков убитых любовников, так теперь еще и это.
Если так дело и дальше пойдет, то домой мне Маришу в кондиционном виде не доставить. Но зная, что пострадавшему надо дать выговориться, я для уточнения спросила:
— Так прямо в толпе и парила?
— Кто? — удивилась Мариша.
— Голова, — пояснила я, всячески стараясь показать, что все понимаю и волноваться Марише не следует, но она почему-то все-таки заволновалась.
— Как это парила? Она шла на плечах, то есть Мишка шел, а голова была у него на плечах.
— Одетая в черную рубашку, — уточнила я, продолжая делать вид, что ничего в этом факте странного не нахожу.
Мариша посмотрела на меня с некоторой опаской, что меня несколько обидело, в конце концов, ради нее же и стараюсь, и нетерпеливо объяснила:
— Мишка был одет в черную рубашку, вернее, мне показалось, что это Мишка. Я побежала за ним, но в толпе потеряла его и всего-то на какой-то миг, а когда увидела снова человека в черной рубашке, то, естественно, решила, что это Мишка, и поспешила за ним, но, догнав, выяснилось, что это совсем посторонний человек и даже прическа у него другая. Настоящего Мишку я упустила.
— Твой жених сидит в тюрьме, и ты сегодня идешь к нему на свидание, — рассудительно напомнила я ей. — А ты просто обозналась.
— Я не обозналась, потому что это был он. Что, по-твоему, я Мишку не узнаю? Хотя, конечно, может быть, и не узнаю. Все-таки больше года прошло. Наверное, ты права, и это был не он.
— Сейчас ты сходишь на свидание и сама во всем убедишься, — успокаивающе заметила я. — Пей кофе, а то совсем остыл.
Кофепитие мы растянули почти на целый час, Маришины нервы нуждались в успокоительном, а она уверяла, что кофе действует на нее именно как успокоительное. Во всяком случае, тот кофе, который готовят в таких ларечках и подают в пластмассовых стаканчиках. Поэтому когда мы вернулись к очереди, нас там с трудом узнали, но узнав, восстановили в правах, и мы оказались возле окошка. Мариша протянула туда свой паспорт, разрешение, обманом выманенное у судьи, а также свое заявление, и мы с трепетом стали ждать. Оказалось, трепетали мы не понапрасну, все-таки интуиция великая вещь, ведь подсказывала она мне, что не получится у нас так, как хочется, а я ей еще не верила!
— Такой у нас не содержится, — покопавшись в бумагах, произнесла девушка в зарешеченном окошке.
— Когда же его отправили? И главное, куда? — спросила Мариша с таким видом, словно у нас в стране наблюдается резкий дефицит исправительных учреждений и на всю страну это единственное.
— Не знаю, у нас его никогда и не было, — уверенно ответила регистраторша. — Откуда у вас сведения, что он тут?
— Родители говорили и друзья тоже, — растерянно пояснила Мариша. — И потом, он мне как-то раз написал, адрес был ваш.
— Этого быть не может, — еще более решительно ответила девушка. — Его тут никогда не было. Если хотите, то можете отправиться к начальнику, он как раз сейчас принимает, но он вам скажет то же самое.
И вообще вся картотека у меня.
— Может быть, он бежал, а вам не разрешено об этом болтать? — понизив голос до конфиденциального шепота; спросила Мариша. — Вы только кивните, если я права.
Девушка отрицательно затрясла головой и сказала:
— У меня нет никакой информации об этом человеке. К тому же у него такая фамилия, что если бы он у нас сидел хотя бы несколько дней, то я бы обязательно запомнила, но человека с такой фамилией на моей памяти у нас не было, а я работаю тут уже третий год.
Вид она имела настолько убежденный, что даже неугомонная Мариша прониклась ее словами и отошла от окошка, не устроив какого-нибудь спектакля по своей привычке.
— Как это возможно? — спросила она у меня. — Человек пишет письма из тюрьмы, а на самом деле находится не в ней, а где-то за тридевять земель. Квартира его продана, вещи исчезли, и сам он тоже. И кто мне теперь скажет, где и у кого ключи от моей квартиры? Кому этот обалдуй их мог передать, и главное, с какой целью и по какому праву? Я ему и ключи-то оставила чисто по рассеянности, а вовсе не для того, чтобы неизвестно кто из его приятелей стаскивал ко мне свежие трупы собственного, а хоть бы и не собственного изготовления. Я категорически против, так это дело не оставлю и домой возвращаться не собираюсь до тех пор, пока все не выясню до конца.